Накануне 90-х прошлого столетия наша семья жила в предместье одного из портовых городов на северо-западе Америки. Мы имели в собственности небольшой двухэтажный дом и парикмахерскую, которая располагалась сравнительно недалеко от дома. Но моя мать Луиза не отличалась особенно трудолюбием и работоспособностью, и большую часть дела за неё вела её младшая сестра Джулия – весьма предприимчивая и деловая особа.
Когда я вспоминаю мою мать, передо мной возникает образ весьма красивой, но беспомощной женщины. Луиза была слишком эмоциональна и чувствительна, чтоб справляться с действительностью. В минуты тревоги или радости у неё непременно на глазах выступали слезы. Она часто впадала в уныние и страдала меланхолией. Однако с другой стороны, это женщина очень хорошо осознавала всю свою внешнюю привлекательность. Ее пухлые губы обладали на редкость обворожительной улыбкой, слегка приторной и даже смелой. Широко открытые серые глаза источали необыкновенную нежность и томление, а слегка вздёрнутый, совсем по-детски, кверху нос и светлые волосы часто вводили людей в заблуждение относительно её возраста.
Ко мне мать была очень снисходительна, можно даже сказать баловала. Она никогда не ругалась и не кричала на меня, а в минуты моей провинности лишь беспомощно разводила руками и, слегка охая, винила во всём моего отца, что он передал её бедному дитя такой тяжёлый характер. Но даже за это в последствие мать просила у меня прощение, пытаясь загладить свою вину подарками или сладостями. Не смотря на все эти милостивые проявления, мы никогда не были с ней по-настоящему близки. Луиза не находила время ни для душевных разговоров, ни для наставлений и поучений своей дочери. По сути, я была предоставлена сама себе. Мать же проводила свой досуг за пустыми телефонными разговорами, сидя у телевизора или в походах по магазинам. Часами она могла крутиться перед зеркалом, примеряя новую одежду или делая укладку своих длинных волос.
Как помню, ещё будучи совсем ребёнком, я, обняв свою плющевую игрушку, тихонько сидела рядом с ней на стульчике у зеркала и заворожено смотрела на её изящные руки: как они умело и легко создают красивую причёску и наводят нежный макияж на белое лицо. При этом Луиза непременно улыбалась, слегка подмигивая мне и вытягивая свои ярко накрашенные губы в трубочку, как бы желая послать мне большой воздушный поцелуй. Она назвала меня «Конфеткой» и всегда по возвращению с магазина в первую очередь сразу спешила ко мне со словами: «Для моей Конфетки самые лучшие сладости!». Частенько по ночам она ложилась со мной в постель, но это побуждение не исходило от её особых материнских чувств к ребенку, оно было продиктовано нетерпимостью по отношению к своему мужу Роберту – моему отцу.
Его образ запечатлелся в моём сознании очень плохо в то время. Единственное, что я могу сейчас сказать, он был настоящим трудоголиком и работал инженером в одной строительной компании нашего города. На работе его очень ценили, и он быстро продвигался по карьере; часто выезжал в командировки в близлежащие города. Но работа, казалось это все, что ему нужно и что у него есть. Отношения в семье не складывались. И в те немногочисленные вечера, когда ему удавалось остаться дома, между ним и матерью непременно возникала ссора. Помню, как сейчас: я тихонько лежала в своей кровати, затаив дыхание, и слушала как сердито ворчит отец, а мать пытается уговорить его. Но все её уговоры лишь больше накаляли обстановку. Отец начинал кричать, а она впадала в истерику. И тогда эта сцена непременно заканчивалась побоями.
В этот момент я всегда бежала к Луизе, пытаясь защитить её. Отец никогда не бил меня, но в его взгляде, особенно в этот миг, сосредотачивалась вся ненависть тёмной стороны этого мира для меня одной – маленькой, беззащитной и испуганной девочки. И только спустя несколько лет, я приоткрыла завесу этой страшной тайны непомерно тяжёлого отцовского взгляда. Совершенно искренне по-детски я жалела мать и ненавидела отца. И именно в эти минуты, после ссоры, мы становились с ней более близкими и родными, сидя на моей кровати и прижавшись друг к другу. Так тихонько всхлипывая, в обнимку мы и засыпали. А на утро у нас обеих был тяжёлый и неприятный осадок, и весь день поникшее настроение.
В душе я сильно винила мать за то, что она не уходила от отца. Мне казалось, что без него нам будет гораздо лучше. Но Луиза, как я уже успела заметить, не относилась к разряду решительных и сильных людей. Она была слишком слабовольна и малодушна и держалась за Роберта то ли из-за денег, то ли из-за того, что не могла самостоятельно принимать никаких серьезных решений.
Теперь с высоты прожитых мною лет, я в состоянии правильно оценить всю трагическую обстановку, царившую в нашем доме. Роберт был намного старше Луизы, почти на 15 лет и совершенно не обладал никакими внешними достоинствами. Его блестящая в теменной области лысина, круглые очки и выпуклый лоб- всё указывало на особый склад ума и необычную манеру поведения: он как бы всё время пребывал в глубокой задумчивости, отчего в скором времени его широкий лоб избороздили три глубокие морщины, и в негустых волосах появилась небольшая седина. В общении с людьми Роберт был также крайне немногословен, сдержан и угрюм. Видимо поэтому я к нему очень редко решалась подойти, да и он, как мне казалось, совсем не жаловал меня. И даже, когда нам выпадал редкий случай всем вместе собраться за одним столом, он непременно пытался всё испортить, повторяя одну и ту же фразу, поглядывая исподлобья на меня: «Луиза, ты родила себе повторение» (или что-нибудь в этом роде, подчёркивающее моё явное внешнее сходство с матерью). И меня бросало в дрожь после этих слов: они звучали как суровый приговор или дерзкий упрёк, всю глубину которого в этом раннем возрасте я не в состоянии была понять. И никто из нас троих сидящих, не любил подобных семейных обедов, так как потом наступало долгое напряжённое молчание, и все как можно быстрее старались закончить с трапезой.
