Агнозия
А что, если я выскажу что-то иное? Например, что ощущать не есть право. Допустим. И что тогда? Будет ясно позже – когда будет право услышать. Но разве оно не есть у всех по умолчанию? Хороший вопрос. Ответ где-то на этой странице. А если не торопиться, то может даже и во всей книге. Но зачем лично вам стремиться «ко всей книге», если что-то сломалось уже здесь и сейчас – написанное и так воспринимается не привычно. Тоже верно. А как далеко можно зайти? Пока не остановится эта ветвь времени. Если продолжите за ней наблюдать, то увидите, что она и подобные ей движутся не бесконечно – в конце концов они упираются в левый или правый край. И какой из этого вывод? Такой же, как и всегда – всё дело в заголовках.
Мне кажется, что пытаться понять написанное бессмысленно. Это только пока вы не поднимитесь на эшафот мысли. Там, наверху, вполне возможно отринуть привычную колею, и даже появляется шанс осознать что-то большее чем себя самого, а если повезёт, то и что-то меньшее. Например, всё то, что стоит на столе. Но мне ближе стол. Эта деревянная плоскость, усердно создаваемая месяцами, с узорчатой текстурой, колкими зацепками, а главное, со всем остальным чего на нём существует, так и манит. Опять вы про заголовки? Но именно они и определяют вектор! «А куда дальше, может даже и не зависит от вашей воли, верно?» Вполне привычное для меня заключение – так я всегда и делаю. Но, впрочем,
если отгородиться от целого, того, что похоже на Гегелевское представление предмета, то можно будет и по-другому. Достаточно интересная точка зрения. Что касается интересов, они были мной утрачены за долго до появления этого умозаключения. Я бы даже сказал, за десятки лет до того, как наши чернила вылились на эту бумагу.
Сопротивление, расщепление, тревога – всё это, можно сказать, маркеры, что выводят слова на бумаге. Они уже и сами по себе некое представление, хоть и скомканное, но можно ли с их помощью утверждать, что в высказанном нет определённой излишней сложности? Здесь главное не торопиться с ответом – пока разводишь в воде «всякое», можно и самому не успеть в ней раствориться. В данном случае ваш способ растворения – анализ бесконечного стола, которого не существует: изучая эту иллюзорную поверхность, представляя её самой сутью вещей, вам получается познать только один единственный образ. Здесь и заикаться не стоит о жизни, в которой заключена много большая структура. Мне бы хватило пятнадцать минут. Сколько за время нашего разговора утекло по правому краю? Слева – три. А по правому? При счёте, правое исчезает. Значит ли это, что способа существовать одновременно и в «правом», и в записанном – нет? Нет.
«Не способность». Что это вообще такое по своей сути? Знаю, так не говорят, но мне здесь и не запрещают идти вразрез высказываемому. Думаю, всем уже ясно, что моё восприятие иное. Да и существует оно в других плоскостях: плотное, ветреное, «неприкасаемое». Вот у вас – может случиться здесь и сейчас прочувствовать «по-другому»? Для этого должно сложиться иное впечатление – хотя бы приближённое к состоянию вашей «не способности». Довольно. Мне бы хотелось вернуться – туда, где левое и правое противоборствует, сливается, не тяготит и не пачкает заголовками и чёрточками драгоценную бумагу. Мне же попрежнему ничто не мешает самому выбирать нужную ветвь времени?
Давайте вернёмся к сути: кто, если не вы, выпустит бабочек? Я никогда не мешал им улететь. Держали за хвост! У них нет и не было хвоста. Но в этом и есть суть хвостов и их бабочек: их не существует, как и иллюзорных столов с заголовками. Раньше не было, но теперь есть! А что, если я их съем? Всё станет прежним. И больше никаких заголовков? Только те, что возвышаются над записками. А их изложение не вытечет по левому краю? Ни в коем случае.
А можно будет вернуть время? Только если выберете левый, а не правый край.
Вальс
В центре вселенной, далёкой стране сокровенных грёз и блаженных дрём вечно сущие исполняют вальс судьбы. Ведомые тремя тактами бытия – страстным интересом познания, вечным голодом жизни и холодным ветром отверженности, – они кружатся в роковом танце. Передавая импульс мирозданию, заставляют двигаться планеты, галактики, кластеры звёзд. Именно это зовётся вальсом судьбы. В нем скрываются зарождение новых небесных тел, смена времён года, необдуманные поступки, непредсказуемые повороты. В нём находится место для безумия, радости, одержимости и счастья. В тактах биениях сердца вселенной есть всё, но не дай себя обмануть – это танец лишений.
Такому вальсу подвластно всё живое, без исключения. Даже сопротивляясь, никакая воля не сможет противиться трём тактам бытия. Абсолютное большинство «сущностей представления» продолжат бесконечно приглашать друг друга кружиться. И я тоже зову тебя на этот вальс судьбы, ведь мне уже всё равно. Я знаю точно: заняв свои позиции, мы не сможем сорваться с места. Бесконечно отклоняясь друг от друга, не глядя в глаза, мы будем пытаться разомкнуть объятья и всем естеством отвергнуть партнёра, но, единожды приняв приглашение, мы не сможем выйти из танца раньше времени.
Тогда…
Мы сделаем шаг вперёд, ведомые первым тактом бытия – интересом познания. Постараемся понять, что таится внутри противоположности. Будем искать прекрасное, жуткое, слабое, вдохновляющее и, самое главное, место, где от удара судьбы сломанные кости так и не срослись. На них лишь появились спасительные хрящи, поддерживающие целостность, но легко приводимые в движение любым, даже самым лестным словом. В этом танце мы обнажим незаживающие, гниющие раны наших душ. А затем…
Мы сделаем шаг назад, захваченные страхом познанного. Попытаемся защититься от пьянящего аромата чувств, но не сможем отпустить друг друга. Впиваясь интересом познания всё глубже, невольно начнём отрывать куски плоти – срывать с себя податливый покров, мнимо оберегающий недолговечные тела. Увлечённые вечным голодом жизни, царапая кожу и разбирая волокна мяса, мы будем пробираться друг в друга, к незаживающей ране, на пути к которой нас ждёт необыкновенно нежная плоть и приторно сладкие кости. Будем пить разливающуюся по паркету кровь, задаваться вопросами, терзаться ненасытностью. А потом…
Мы сделаем шаг в сторону, запустим ветер отверженности. Так и не удовлетворив бесконечный голод вселенной, мы отклоним чужие страдания и начнём думать о себе. Попытаемся оправиться от невыносимой утраты плоти, прежде оберегающей место раны. Теперь слабые, расшатанные хрящи, поддерживающие наши раздробленные сути, распространят боль по всему телу, затуманят разум, напомнят о сломленном. Испачканные чужой сукровицей и теряя свою, мы попытаемся усмирить стонущую пробоину в своём рассудке.
