Лондон, конец января 1645 года
Смерть – это песня. И хотя мне с самого рождения был знаком ее ритм, он и сейчас заставляет меня вздрагивать. В окне на первом этаже колышутся шторы. Через несколько мгновений дверь отцовского дома распахивается, и Стивенс, папин камердинер, торопливо шагает в мою сторону. Он постарел за те несколько месяцев, что мы с ним не виделись, и словно стряхивает с себя сутулость, как нежеланный груз.
– Николас, – мягко говорит он, теребя черную траурную ленту, повязанную на плече.
– Он скончался? – Мрачное выражение на лице Стивенса лишает меня всякой надежды, и я роняю дорожную сумку на пол. Именно он написал мне, что Фрэнсис заболел лагерным тифом. – Дороги из Оксфорда затопило. Если бы не это, я бы приехал раньше…
– Даже к лучшему, что вы задержались, – бормочет он. – Вы бы его не узнали.
Стивенс дрожит и одергивает свою ливрею. Он замерз, а я устал после целого дня в пути, но ни один из нас не предлагает другому пройти в дом. Вот что такое смерть. Натянутые приветствия и любезности, которые не слишком помогают в том, чтобы скрыть правду: Фрэнсис умер. Мой брат умер.
Поморщившись, Стивенс проводит меня через серебряную подкову, прибитую к порогу: средство борьбы с магией, которое, как считается, не позволяет ведьмам войти внутрь. Подобные зрелища были редкостью, когда на лондонском троне восседал король Карл. Большинство английских ведьм были казнены во время правления его отца, короля Якова. Но война довела людей до отчаяния, и газеты пестрят заметками о людях, продавших душу дьяволу в обмен на магические способности.
Все блестящие поверхности в коридоре дома занавешены черным шелком. Уезжая в Оксфорд в прошлом году, чтобы продолжить там свою учебу, я даже не предполагал, что когда-нибудь вернусь. Король Карл покинул Лондон после неудачной попытки арестовать за государственную измену своих самых ярых критиков из Палаты Общин. За три года, прошедших под его правлением, его штаб-квартира в Оксфорде превратилась в дворцовые руины, наводненные нечистотами и заполненные солдатами, придворными и смертью. Несмотря на это, я не скучал по дому. Но вот я снова здесь, в его полумраке.
Я выпрямляю спину, внезапно осознавая, что мне следует нести себя с достоинством в доме, где я провел большую часть жизни, прячась в тени. Явно удовлетворенный этим зрелищем, Стивенс поднимается по винтовой лестнице.
Сладкий, приторный запах, висящий в воздухе, липнет ко мне, словно мед, и тянет меня в гостиную. Отец и его жена, миссис Софи Пирс, сидят друг напротив друга, склонив головы над его величайшим достижением, лежащим теперь между ними. Я подхожу к своему брату, которому всегда будет семнадцать. Увенчанный гиацинтами, он лежит в гробу из темного вяза. Несмотря на холод, пощипывающий мою кожу, словно ледяной сквозняк, воздух пропитан его разложением. Приподняв голову, я моргаю, глядя на свет, и отец, отмечая мое присутствие, бросает на меня короткий взгляд.
– Вы приехали, – замечает моя мачеха, и я делаю осторожный шаг в ее сторону. Утрата пошатнула ее величавую осанку и слишком рано посеребрила пряди ее каштановых волос.
– Мадам, я соболезную вашей потере. – И другим потерям тоже: речь о младенцах, которые умерли еще до того, как отец смог дать им имена.
– Вы так добры, – отвечает она мне, и дрожь в ее голосе – намек на раздражение, которое она всегда испытывала, будучи вынужденной воспитывать меня вместе со своим родным сыном.
Отец снова встречается со мной взглядом.
– Я поговорю с тобой наедине. – Он поворачивается к жене. Та сжимает кулаки и прислоняется лбом к гробу Фрэнсиса. – Нашему сыну нужны были заклинания, а не церковные службы, – резко добавляет он. Существует поверье, что после смерти душа человека разбивается на кусочки. Считалось, что ведьмы ловят то, что осталось, и способны воскресить усопшего, прошептав заклинание сквозь петлю в нити и затянув узелок. Покойный король Яков сделал подобную практику преступлением, достойным наказания в виде повешения, так что потерявшим родных для успокоения души оставалось лишь молиться.
Она бросает на отца испепеляющий взгляд, но тот никак не реагирует. Поверженная, Софи встает, и из-под ее темного подъюбника показываются розочки на туфлях, напоминающие незаживающую рану.
– Его больше нет, – говорит отец, когда мы оказываемся наедине, и удивленно смотрит то на меня, то на моего умершего брата. Нас разделяло всего шесть месяцев, и, несмотря на то, что общей в нас была лишь отцовская кровь, мы были достаточно похожи, чтобы сойти за близнецов. Мое присутствие лишний раз об этом напоминало.
– Мне так жаль. – Его сжатые кулаки – словно мягкое предупреждение. Он никогда и ничего от меня не ждал, даже сочувствия. Мужчина проводит пальцами по редеющим седым волосам. – Его предательство дорого ему обошлось. А смерть – еще дороже.
Я гляжу на брата, не желая верить, что отец все еще зол по поводу денег, которые он заплатил Парламенту, чтобы тот проигнорировал побег Фрэнсиса с целью примкнуть к армии роялистов.
Когда я поднимаю глаза, скорбная гримаса на лице отца превращается в презрительную усмешку. Я вжимаю подошвы ботинок в турецкий ковер, чтобы прийти в себя.
– Мой сын погиб смертью солдата, пока ты тратил время на написание пьес.
Как же легко прощают умерших.
– Слова нельзя недооценивать. За них ведутся битвы, – отвечаю я, напоминая о жестоком сопротивлении, с которым столкнулся король Карл, когда попытался навязать своим шотландским подданным обновленный молитвенник.
– Борьба идет не за слова, – возражает отец, и мы оба хватаемся за эту передышку от потери, лежащей между нами.
– А война не имеет никакого отношения к деньгам, – парирую я прежде, чем он сможет в очередной раз высказать мне свою избитую критику в адрес склонности короля к обложению незаконными налогами. – И к тому, что король превышает свои полномочия или не способен и дальше реформировать Церковь Англии. Речь о власти, и неважно, какие аргументы предъявляют Парламент и король. Его Величество набрал себе больше, чем ему полагается, и мы все за это боремся.
– Ты никогда ни за что не боролся, – произносит он со знакомой ухмылкой. Я для него – не более чем попрошайка. Богато одетый и образованный, но всего лишь попрошайка.
– Мне предложили работу, – сообщаю я, сжимая кулаки, чтобы успокоиться.
– И что нужно делать? – удивленно спрашивает он.
– Писать.
Он усмехается.
– Где? Лондонские театры за последние три года позакрывались. Королева, похоже, не собирается возвращаться из Франции, а роялисты в Оксфорде хотят хлеба, а не зрелищ.
