Каждый по-разному к ней относится:
Кто-то боится её,
кто-то любит,
кто-то пытается победить.
Я пребывала в своей родной нулевой материнской реальности. И всем телом ощущала, что это измерение больше не любит меня. Выплёвывает, предварительно тщательно пережёвывая, всячески искажая гармонию всех моих структур и пространства вокруг.
Я не знала, куда мне бежать, и чувствовала себя канарейкой в клетке обстоятельств.
Стоя в старом двухэтажном доме, я старалась вспомнить всё самое хорошее, что прожила здесь. Воскрешала запахи деревянных перил, ловила золотистые солнечные блики ладонью, пытаясь захватить их в кулак. Старалась вспомнить тот уют и безопасность, которые когда-то ощущала именно здесь.
Пришло время безжалостно оборвать нити с теми, кто предал меня.
Пора уходить!
Спускаясь по старой скрипучей лестнице, я застыла перед картиной «Мясной пир».
Месяц назад она сама появилась на стене. Ведь дом жил своей жизнью. Скрипел, дышал и менялся.
Это полотно стало отражением моего внутреннего состояния.
Холст, заправленный в тяжёлую массивную багетную раму, впечатлял размерами – 2 на 3 метра. На нём, крупными мазками нарисовано тускло-жёлтое размытое солнце, обрамлённое низкими тяжёлыми серыми облаками. Ниже, на небольшом пригорке обессиленный лежал красивый и нежный единорог. Беззащитное животное окружили несколько грифов. Они пировали нежной плотью мистического создания. Сердце его билось в израненной груди, и радужная кровь небольшими каплями разлеталась вокруг.
Я знала этих стервятников. Я узнавала каждого.
Вот этот, с опущенными глазами, мой бывший мужчина. Приложивший все усилия, чтобы сломать меня. Он ревновал, затыкал и изматывал меня. Хотел выпить меня всю, до дна, чтобы я больше никому не досталась. Но тогда я смеялась ему в лицо, чем злила его ещё больше. А он любил меня и изматывал. Ещё больше. И ещё больше…
А вот этот, с круглыми честными глазами, моя «подруга». Я доверяла ей как самой себе. Она знала про меня всё. И это не объяснить словами, насколько больно, когда предают самые близкие. Те, кому ты доверяешь как самой себе. Не объяснить, как орёт твоя душа в абсолютной тишине окружающего вакуума, поглощающего твой крик чёрной дырой боли.
Я до сих пор не понимаю, зачем ты предала меня? Что ты выиграла такого, что лучше меня? Пустив грязные сплетни, опорочила и унизила меня перед всеми. Ты вонзила нож мне в спину. Лишила меня возможности дышать. Почему же ты оказалась такой сукой?
Ладони рефлекторно сжались в кулаки.
– Чем я тебя обидела? – бессильно, сквозь набегающие слёзы прошептала я.
А вот этот стервятник с кровавыми лживо-заискивающими глазами – человек, которого я любила. Человек, который умудрился стать чужим в одно мгновение, по щелчку пальцев, дав понять, что мои проблемы его больше не интересуют.
Самое ужасное, что я любила их. Я люблю их всех даже сейчас.
Может судьба наказывает меня за то, что я плохая?
Глядя на картину, на морды хищных птиц, я подумала:
– Интересно, они все рады тому, что свалили сильное и свободное животное?
И меня снова сковало знакомое ощущение собственной инородности, как будто я из какого-то другого мира. Так или иначе, но я больше не порчу их удивительный мир, в котором чувствую себя такой неправильной – не такой, как все.
Проникший сквозь препятствия штор луч солнца, упал в центр картины, выхватив из темноты и мрака тело раненого единорога.
И тут я увидела в этой картине самое главное – Единорог живой. Живой! Да – израненный, да – уставший, но живой.
Что-то похожее на надежду встрепенулось в моей душе. Я тоже жива. Я жива! А пока ты жив – ты можешь всё изменить!
Надо просто найти способ исцелиться. Способ выдернуть разъедающее жало из своей груди. Зализать раны. И никакого героизма в этом нет, да и выбора собственно тоже нет. Пока я жива – нельзя сдаваться.
– Господи, как же мне сейчас необходимо чудо!
Бросив прощальный взгляд на холл, я спустилась по широкой поскрипывающей лестнице. Моя тень, полная обид и разочарований, последовала за мной.
На улице бушевало лето. Яркая зелень резала глаз, шмели, цветочки – всё было раздражающе оптимистичным. Вся эта кипящая жизнь казалась ненастоящей, а я – изгоем на этом празднике жизни.
Опустив голову и не оглядываясь, я пошла по улице со старенькими, облупившимися двухэтажными домами. И через пару кварталов увидела любимую кофейню. Примостившись за столиком на улице, я стала соображать: куда же мне податься дальше?
Мимо проходил официант.
– Вам как всегда?
– Да, спасибо. Ответила я, глядя в глаза белой вороне, напечатанной на чёрной майке бариста.
– Как было бы хорошо заказать порцию любви, которая может исцелить все раны, – пробормотала я вслед удаляющемуся официанту.
Похоже, он услышал меня и ухмыльнулся своим добродушным кругленьким лицом с пухлыми губами. Минут через пять, он принёс арахисовый раф на овсяном молоке без сиропа. Вкуса я не чувствовала, но кофе стал поводом, чтобы посидеть и подумать.
Вокруг суетились с виду милые люди, но мне мир казался ненастоящим и фальшивым. Мир, в котором все носят улыбающиеся маски добродушия.
Теперь и я в маске, такой же улыбающейся и добродушной. Здравствуйте, люди, теперь я такая же, как вы. Интересно, кто-нибудь сейчас от этого счастлив?
От обиды на глаза навернулись слезы, и ком в горле перекрыл дыхание.
На столике валялись розовые рекламные буклеты, и, чтобы закрыть лицо от посетителей, я развернула один из них.
Перед моими глазами развернулась идиллическая картина. На зелёной лужайке, среди гуляющих овечек и порхающих бабочек, стояли улыбающиеся женщины в розовых воздушных платьях. Рекламный слоган гласил:
Остров Фей.
Мы знаем много способов
избавиться от любой боли.
И гарантируем 100%-ный результат.
Присоединяйтесь к нам.
Мы покажем, как боль уходит. Мы сделаем вас счастливыми!
– Бла, бла, бла, – прошептала я. – Конечно, так прямо всё легко. Раз, и боли не стало, ага, – проворчала я.
Допивая кофе, я бросила взгляд на небо. Там чинно и размеренно плыли трёхслойные облака, вечернее солнце слепило глаза. Эта мирная картина сейчас, увы, не завораживала. Очень хочется исцелиться, чтобы снова чувствовать и свежий ветер, и вкус кофе. Чтобы снова жить. Прямо над ухом каркнула пролетающая ворона, и я вынырнула из пучины собственной ущербности.
