Лучше зажечь свечу, чем проклинать тьму.
Старинная пословица
В моей маскировке чего-то недоставало.
– Я почти готова, – сказала я черноволосой Эсперансе, стоявшей рядом со мной. – Еще минутку.
Я уже натянула на голову черную вязаную шапочку с надписью большими буквами brooklyn, опустив ее почти на самые глаза, застегнула под самое горло бабушкино пальто цвета дерьма и длиной до самых лодыжек и подняла капюшон. Теперь видны только туфли – и лицо.
Солнцезащитные очки – вот что я забыла.
Я выудила очки из кармана пальто – сногсшибательные Prada, которые купила у уличного торговца на Астор-плейс, – и нацепила их на уши. Они были огромные, черные, гламурные – настоящая Джеки О, но я чувствовала себя скорее Стиви Уандером.
– Ни черта в них не вижу, – пожаловалась я.
– Так снимите их, – бесстрастно предложила Эсперанса, которую, казалось, совершенно не трогали ни мой прикид, ни моя речь, ни мое поведение капризного ребенка. – Вам они совершенно не нужны.
Это не так. Да, она права в том, что для защиты от солнца очки мне не нужны, потому что дело происходит в пасмурный мартовский день. И для того, чтобы уберечь окружающих от лицезрения моих глаз, в них тоже не было нужды, потому что внешне они ничем особенным не выделялись. Совершенно нормальные глаза, по цвету смесь умбры и оливы, с желтыми крапинками. И все-таки я отчаянно нуждалась в этих очках.
– Не хочу, чтобы меня узнали, если мы вдруг наткнемся на кого-то из знакомых, – пояснила я.
– Не думаю, что риск велик, – рассмеялась Эсперанса. – С тех пор как мы пересекли Третью авеню, нам еще ни одна живая душа не встретилась.
Эсперанса зашла за мной в мою квартиру, которую я снимала на тихой, густо обсаженной деревьями бруклинской улочке, рассчитывая, я полагаю, что мы займемся нашим делом прямо там же, на бульваре. Но ей пришлось четверть часа тащиться за мной вниз, сюда, к безлюдной набережной канала Гованус, подальше от особняков Парк-Слоуп, где жили мои знакомые, подальше от игровых площадок, куда я приводила своих детей.
И вот мы стоим на разбитой набережной среди брошенных складов, гор мусора и вони. Проходят минуты, прежде чем мимо проедет очередная машина. Отличное местечко, если замыслишь кого-нибудь пристрелить.
– Вы здесь хотите заниматься? – спросила Эсперанса, приподняв брови.
– Да, идеальное место, – ответила я.
Затем она спросила, готова ли я. По большому счету, я совсем не готова, но делать нечего. Скрыв свою личность под шапкой, очками и капюшоном, я покопалась в своей сумке среди собачьих крекеров, сломанных карандашей и влажных салфеток и достала оттуда пакет, который перед этим получила от Эсперансы. Это был скруток, размером и формой напоминающий микрофон, разве что весит поменьше, и состоящий из пяти сверхлегких алюминиевых трубок, связанных черной резиновой лентой. Я крепко сжимаю эти трубки в руке, словно боюсь, что они вот-вот оживут и набросятся на меня.
Я все еще не готова. Но тянуть дальше бессмысленно.
Я и так слишком долго оттягивала этот момент. Не только эти полчаса, прошедшие с тех пор, как Эсперанса зашла за мной. Я оттягивала его с девятнадцатилетнего возраста. Арсенал приемов, с помощью которых пыталась предотвратить неизбежное, был достаточно велик: это и секс, и драма, а потом и дети пошли. Я долго пыталась отрицать происходящее, а когда обманывать себя стало уже невозможно, то прикладывала все усилия к тому, чтобы продолжать обманывать других.
Но с тех пор прошло двенадцать лет и дальше тянуть уже некуда. И вот рядом со мной стоит Эсперанса, присланная ко мне из комиссии по делам слепых штата Нью-Йорк, чтобы научить меня пользоваться тростью.
Я не была уверена, что в этом деле нужна какая-то формальная учеба. Казалось бы, чему тут учиться? Бери палку и размахивай ею перед собой. Если палка во что-то упирается, туда не иди, если проваливается – туда тоже не иди.
– Знаете, мне это не нужно, – сказала я Эсперансе, продолжая сжимать в руке сложенную трость. – Я прекрасно обхожусь без этого.
– Я знаю, – уверила она меня. – Но трость пригодится вам в вечернее время или когда вокруг многолюдно, то есть когда вы хуже всего видите, что происходит вокруг. Кроме того…
Она сделала паузу, после чего продолжила более тихим и мягким голосом:
– Многие находят, что учиться пользоваться тростью намного удобнее, пока еще что-то видишь.
Как ни старалась Эсперанса подсластить мягкой интонацией эту горькую пилюлю, дерьмовый привкус никуда не делся. Мне очень хотелось выплюнуть это мерзкое лекарство, просто швырнуть трость в канал и убежать прочь. Но последние десять лет я только и делала что убегала, и этот метод больше не работал. От диагноза не убежишь.
«Ради детей», – напомнила я себе. Тщеславие, гордость, страх – противники достойные, но родительский долг сильнее. Я стянула резинку с трости, и она мгновенно развернулась во всю длину, сложившись из частей словно по волшебству. Я сняла солнцезащитные очки, чтобы присмотреться. Если не считать черной рукоятки и красного наконечника, трость была девственно белая, без малейшей крапинки грязи. Впрочем, я уже много лет не способна различать крапинки грязи, так что откуда мне знать?
Я снова опустила очки на глаза. Трость сразу потемнела, как и весь окружающий мир.
– Может и хорошо, что в очках я почти ничего не вижу, – сказала я Эсперансе. – В них я выгляжу более аутентичной, правда? Настоящей слепой.
Эсперанса ничего не ответила, но я смогла разглядеть, как ее губы вытянулись в вежливую улыбку, сказавшую обо всем красноречивее любых слов.
Ты и есть настоящая слепая. Лишь притворяешься зрячей.
