Запись первая. Знакомство.
Начну с того, что по жизни я вынуждена врать, вру я с детства, и уже настолько привыкла врать в этом мире, что вообще не представляю, как без вранья жить. Мне кажется без него я бы не выжила, и именно поэтому я вру.
Вру окружающим, что похожа на них и не вижу то, что вижу, маме, что у меня всё всегда прекрасно и проблем нет. Знакомым я говорю то, что они хотят слышать, а не то, что я думаю. И так далее…
Другими словами вру, что требуемые по жизни кружочки я, как и все, вписываю в клеточки, а не между косых линеек тетради, выданной мне жизнью.
Но вот до безобразия хочется иногда побыть честной. Поэтому я решила вести записи, вроде дневника, и периодически выплёскивать свои мысли и чувства на бумагу.
Умирая, моя бабушка Тася сказала мне: «держи рот на замке, а если уж совсем терпёжу не будет, то кричи камышу». Тогда я не поняла её, а потом мне попалась на глаза притча про царя Мидаса и его ослиные уши, и я поняла, что имела в виду бабушка. В притче, правда, всё закончилось плохо, не сохранившего тайну слугу казнили. Но, может, мне повезёт больше, особенно если в записях я изменю «имена, пароли и явки»…
Чтобы придать какую-то хронологию моим записям, я решила начать с самого начала и кратко описать самые значимые события моей жизни, возможно, мне самой это поможет лучше понять себя, внутреннюю мотивацию своих поступков и наконец разобраться в логике происходящего.
Итак, начну.
Родилась я недоношенной и очень маленькой, с двойным обвитием пуповины. А если быть до конца честной, то рождаться я вовсе не хотела. Да и мои родители, молодые и только что поженившиеся студенты, оба были не готовы стать родителями. Однако и аборт ими не рассматривался. Они решили, что раз залетели, то пусть ребёнок будет. Но вот мне такой расклад не особо нравился, и хоть во время беременности своей маме я никак не докучала, даже токсикоза у неё не было, но ближе к родам, когда вроде как ничего не предвещало проблем, в надежде, что моё пребывание здесь закончится, даже не начавшись, я устроила свои стремительные роды в очереди сельского магазинчика, куда мама зашла во время своих летних каникул в студенческом лагере.
Но у Вселенной были свои планы. Поэтому сначала маме попались небезразличные покупатели, вызвавшие скорую, и прекрасная бригада врачей, примчавшаяся со скоростью ветра, а потом опытная акушерка в маленьком районном роддоме, и погибнуть мне не дали.
Начало своей жизни я помню плохо, помню только что было мне всегда холодно, и орала я, не закрывая рта.
Моя бедная мама с вручённым ей орущим маленьким свёртком в сопровождении папы отправилась домой, где моя бабушка по папиной линии, лишь взглянув на меня, сказала: «Не жилец она. Не жилец» и ушла в свою комнату.
Мама моя сначала растерялась, потом разрыдалась, а проплакавшись, разозлилась, подхватила свёрток со мной и поехала к своей маме. С бабушкой Тасей она предпочла после этого не общаться.
Вторая бабушка, бабушка Вера приняла меня благосклоннее. Распеленала, рассмотрела и сказала: «Ну и что, что маленькая, зато все ручки-ножки на месте и голосок вон какой звонкий, вЫходим!». Только её желания было маловато, поскольку жить не хотела я. Грудь я не брала, и маме пришлось сцеживаться и вливать молоко мне в рот из соски с большой дыркой, так чтобы я не сосала, а лишь глотала. Орала я круглосуточно, особенно громко, когда меня спускали с рук. Во-первых, холодно мне было, мне кстати до сих пор холодно в этом мире, а во-вторых, не чувствовала я себя нужной, желанной и вообще находиться здесь не хотела, взывая к небесам, чтобы забрали меня отсюда поскорей.
Родители мои, хоть и были молоды и как таковое родительство, по большому счёту, им не сдалось вообще, но они были людьми упрямыми и любое дело привыкли доводить до конца, прилагая максимум усилий к его реализации, поэтому искали способы меня вылечить. Однако обследования, даже за деньги, ничего не давали, врачи из поликлиники тоже ничего дельного не посоветовали, и все их рекомендации ничего не меняли.
Тогда папа нашёл какого-то «светилу профессора педиатрии» который приехал на дом, чтобы осмотреть меня и решить что со мной делать. По итогу профессор, кроме как «явных патологий нет, но у неё очень необычный взгляд, она осмысленно смотрит глазами всё понимающего старика» не сказал и не посоветовал ничего, тем не менее деньги за визит взял и быстро уехал.
Короче, я медленно загибалась, исходя ором, и цель моя уже была близка. Но тут снова вмешалась Вселенная, и когда мама, атеистка, не верящая ни в какую «паранормальную ерунду» уехала сдавать зачёт, в дверь бабушки Веры, которая возилась со мной, позвонила соседка.
Представилась она так: соседка, из соседнего подъезда, за стенкой от вас, мол, живу. Бабушка и не видела её никогда, но в квартиру пустила. Люди тогда были более доверчивы, да и бабушка моя ни сама плохого не делала, ни от людей плохого не ждала.
А соседка тем временем зашла и говорит:
– Слышу, младенчик у вас орёт круглосуточно. Так вот я помочь могу.
– Это правда, как видите и сейчас плачет, – согласно проговорила бабушка Вера, – даже на руках. Извините за беспокойство, но сделать ничего не можем. Каким мы её только врачам не показывали, бестолку. А что Вы сделать-то можете? Вы врач?
– Нет, я не врач, – покачала головой соседка, – но молитву знаю, от которой младенчики успокаиваются. Если разрешите, почитаю её над Вашей девочкой. Вы не бойтесь, – видя что бабушка испуганно попятилась со мной на руках, а я зашлась в ещё большем крике. – Хуже-то не будет всего лишь от слов.
Короче, уговорила эта соседка мою бабулю, и отдала она меня ей. А та взяла орущую меня на руки, начала качать и петь. Слов не поняла ни я, ни бабуля. Но сотворила эта женщина вокруг меня энергетический кокон, и почувствовала я, что никуда мне не деться из этого мира, и жить мне предстоит долго, и чтобы я не делала, это будет влиять лишь на качество жизни и не более. И я смирилась, и замолчала. Женщина отдала меня бабушке и ушла. Больше моя бабуля её не видела.
Вот таким достаточно странным было начало мой жизни. И хоть круглосуточно орать я перестала, но ребёнком всё равно осталась слабым, замкнутым, не склонным к общению и вообще коммуникации. При всём при этом говорить я начала очень рано, говорила связными большими фразами, но только с теми, с кем хотела.
Сидеть со мной было некому, и в два года меня отправили в ясли. Это было для меня филиалом ада. С детьми я не общалась, рыдала, провожая маму, а потом весь день сидела в углу, раскладывая кубики или, если их пытались отобрать другие дети, оставляла это занятие и просто сидела, ни с кем не играя. Воспитателям я особых хлопот не доставляла, поди плохо сидит ребёнок, где посадили, и не балуется. Но меня саму жутко травмировали гомон других детей, их визги, беготня и бестолковая суета. Мне хотелось сбежать, закрыться и никого из них не видеть. Я не понимала, почему они лезут ко мне, если я их не трогаю. Зачем им обязательно надо толкнуть меня, отобрать мою игрушку, ударить или укусить. Ведь я и так всё отдам, если меня попросить. Они казались мне злыми, глупыми монстрами, из окружения которых я сбежать не могу.
