***
Месяц впился зубами в дубовый початок.
Плотно лист вырезной устилает газон.
Довершая возню звёздных пил и зубчаток,
Как печать, сядет жёлудь тяжёлый в назём.
Рылом роется месяц в дубовой капусте,
И хрустит, как свинья, над ничейным гумном,
И жируют кувшинные рыла без грусти,
В городах прорастая бумажным зерном.
Фонари разрывают чернильные сгустки,
Сёла дремлют во тьме, жгут огни города,
Рестораны сверкают, гремит лабуда,
Колдовски зажигаются женские блузки…
Золотое зерно прожигает звезда.
Что такое случилось со всею вселенной
Не расскажут нигде, и никто не поймёт
Почему красота стала пошлой и тленной,
А искус, как замена её – чистый мёд?..
***
Сказка чужая… весенней порою
Быть надо проще, и всё будет просто,
Кто-то обсыплет прутья махрою,
Кто-то склюёт первой зелени просо.
Кто-то, кто попросту радостен в марте,
Кто коготками щекочет по крыше…
Вздёрнув юбчонку, ты водишь по карте,
Встала на цыпочки, стала чуть выше.
Вот, покурила… а белый передничек
Выдал тебя рыжеватой подпалинкой.
Только не кукситься, не привередничать,
Ты ж ученица, ты же не маленькая!
Осень тебя обучала печальному,
Ты их тянула, науки невольничьи,
Ты у зимы проходила отчаянье,
А у весны поцелуи разбойничьи.
В карту котёнком беспомощным тычешься,
Молишь безмолвно – ну кто бы с подсказкою?
Школьница, дурочка, это отыщется!
Ты б отыскалась в судьбе моей…
Сказкою.
***
Взахлёб, сама!.. – Вот был поступок,
Событье! Помню, мёрзла ты,
Твой шарф был тонок, лёд был хрупок,
И жалок всхлип: «Все, все скоты!..»
Я глупо поддался обиде,
Забыв, что влагой станет лёд
И влага косточкой событья
Взрастит недоуменья плод.
…под фонарём снежинка тает…
…в подъезде тает пальтецо…
А белый шарфик всё витает
И заметает мне лицо.
Бог с ним, с лицом, умоюсь снегом,
Твой номер наберу потом.
Скажу, что буду человеком.
А если хочешь, и скотом.
***
Коконы, бабочки, куколки нежные.
Как я мечтал разгадать тишину!
Голос был нежный, мечты белоснежные…
Куколкой голос свернётся ко сну.
Странно. Не страшно. Даже спокойно.
Радостно даже. Вот май. Вот июнь.
Осень. Зима. Снова май заоконный.
Кокон раскрыт… просто в крылышки дунь!..
***
Радиолы глазок тревожный
Всё стращал, что в распаде миры…
Мы домашний зубрили сложный.
Как сорвались в тартарары?
Как случилось, что вспыхнул уголь
В ледяных и строгих умах?
То ли света сместился угол
И шатнулось что-то впотьмах?
Смотрим в зеркало, в шифоньеры,
Ошарашены и наги,
То ль рехнувшиеся пионеры,
То ль узлы световой пурги.
А прикинув, смотреть не надо
На себя, как со стороны,
Прёт распад? Тормоза распада,
Были мы соединены!
Были мы… был огонь постельный,
А в окно холодка струя,
И – какая-то неподдельность,
Та, единственная неподдельность
И единственность
в самом деле
Пошатнувшегося бытия…
Могущество
Где горы стареют корявой короной,
Где моет ступни костяные в ручье
Тянь-шанская ель, громоздясь под корою,
А почва под нею вся в плотной хвое,
Где движется почва, качая могуче
Плечами, рвёт корни, скрипит, и с грехом
Кряхтя пополам, туча лезет на тучу,
И камень на камень ползёт подо мхом,
Где нем человек под трёхъярусным илом
Озона и елей, идущих наверх,
Где каждый твой атом пронзён хлорофиллом,
Где вдруг вспоминаешь – и ты человек…
Миражи на душном перекрёстке
Зачем так душен этот день,
Где фосфорична даже тень
Над шаткой мостовой,
Где полосатые круги
Вставляет в воздух от руки,
Прозрачный постовой?
Зачем бредовое тепло
Воздушным шаром вознесло
Над летом? Для чего
Над городом, почти мираж,
Реален только этот страж
И твёрдый жезл его?
Зачем? Затем, что – постовой,
И пост свой, даже сам не свой,
Шатаясь, держит он,
И всем, кто спятил от жары,
Кто рушит правила игры,
Он рыцарь и закон.
Затмение в Заилийском Алатау
Спят лобастые валуны,
Книг погасли глаза золотые,
И твои, отрешённо-пустые,
Светом сумрака напоены.
Дни затмения. Медленно, сонно
В горы двигаются табуны,
Так выносит ущербное солнце
Из-под тёмного круга луны.
Поднимают глаза табуны,
В небо смотрят без страха и боли,
И сверкают лучи из неволи,
Из унылого плена луны.
Оживают мои валуны,
Озирают спросонья долины,
И всё ржут, величаво-былинны,
Пересекши хребет, табуны.
Вновь глаза твои ждут новостей,
Вновь пронзают до мозга костей,
Вновь горят, изумрудны и длинны,
Жаждой плоти, жратвы и гостей…
***
Была скамейка, и была гитара,
И первая звезда всходила из-за гор.
Я молод был, и ты была не старой.
Всё было…
вспоминаю до сих пор
Гитару ту, что раздолбанил в драке.
Скамейка развалилась. Я к другой
Ушёл, свистя беспечно. И во мраке
Сместилась карта неба, и такой
Настал покой, что я и сам не знаю
Что это было?.. Жизнь?.. Припоминаю…
Скамейка… непокой… и ты, и ты!
Немеркнущие, милые черты…
***
Сезоном управляли ветки,
Как метрономы, сделав так,
Что люди, как марионетки,
Им лишь подплясывали в такт.
Тем более, что раздвигалась
В такт солнцу и дождю листва,
И только ими сопрягалась,
И только тем была права.
Дождей меж туч косые грабли
В расчёсах голубея шли,
А мы работали и зябли,
И думали, что всё могли.
Ножами засекали метки
На термоядерном пути,
А миром управляли ветки,
Посевы, звёзды и дожди.
В горы
Нас в горы автобус уносит,
Бензином зарезав озон,
И пиков узорная просинь
На белом слепит горизонт,
И солнца хрусталик сейчас вот
Сверкнёт из-под тех облаков,
Где жил голубая сетчатка
И лютые бельма снегов.
***
Конь в траве,
Перепутавшей струны тугих сухожилий.
Дробный стук.
Нервный храп.
Полукрылие тонкой ноздри…
Встрепенётся на звук,
Чуткий мускул, зайдясь, задрожит ли,
Око высверкнет – белое солнце! —
Ты видел такое?
Смотри.
Голос крови…
Следы…
Точно ветром траву уложило…
…в детстве так: на зелёном сукне
В механизме копался,
Как вдруг —
Стук в окно!..
На коленке шарнира
Шевельнулась шальная пружина,
Подскочила, звеня,
И в лучах
Отсверкал по углам перестук…
По гребню бархана
Ракетницей чёрная даль осветилась,
И бабочка медленно в ней запорхала,
И вдруг – распустилась!..
И вдруг покатилась
По гребню бархана, по гребню бархана.
А утром её отмерцавшие крылья
Втоптали в песок сапогом беспощадным.
