Нынешнее утро ничем не отличалось от всех остальных. Слышно было, как нехотя открывалась входная дверь. Ее обычно начинали пытать часов в семь или в восемь, а потом делали это сто раз за день: щелк-щелк. Можно, конечно, прислушаться и по характерным звукам угадать, кто же явился на этот раз первым. Больше-то и делать особенно нечего. До завтрака или до прихода молоденькой медицинской сестры, измеряющей давление, есть много свободного времени.
Если ключ вставляют мягко и быстро и замок послушно поддается – это определенно старшая медсестра. Она уже давно и ладно управляется с этим капризным замком. Он в ответ предпочитает с ней не спорить или она все-таки уговаривает его не сопротивляться, смазывая каким-то маслом, хранящимся у нее в выдвижном ящике стола.
Старшая медсестра – достаточно крупная женщина рубенсовских форм, сильная и крепкая, но вместе с тем делает она все тихо и плавно, без суеты и лишних движений. С волной холодного воздуха она проскальзывает в коридор, закрывает за собой дверь, достает из-под стула мягкие спортивные туфли, белые и удобные, вешает верхнюю одежду в узкий шкаф, устало присаживается на стул и меняет обувь.
Осенью и зимой особенно заметно, как тяжело ей носить свое крупное тело, хотя никто и никогда не посмел бы обсудить с ней эту деликатную тему. Когда пальто и сапоги оберегают людей от пронизывающего ветра и обильных снегов, она вынуждена каждую осень констатировать, что пуговицы необходимо снова перешивать. К счастью, в продаже появились чудесные невесомые куртки-пуховики, и это значительно облегчает жизнь не только старшей медсестре, но и многим другим женщинам со схожим телосложением. Нести себя вместе с тяжеленным пальто или с шубой, рискуя при этом поскользнуться, очень даже непросто.
Сегодня она повесила на вешалку, одиноко болтавшуюся в узком шкафчике, серое демисезонное пальто, все еще удобное и прячущее предательски выпирающие формы. Модель оказалась на редкость удобной, продавец назвал ее «коконом» и пообещал изделию долгую и хорошую жизнь. Обещал и не обманул.
Черная вешалка привела в движение свою соседку, на нее в скором времени поместили серое шерстяное платье. Выглаженная форма аккуратно лежала на полке и женщина с удовольствием подумала, как наконец ей станет удобно в этих свободных брюках и в укороченном халате. Потом настал черед черных полусапожек. Небольшой каблучок в четыре-пять сантиметров ее не беспокоил – трудности постоянно возникали с замком. Он то и дело расходился, а кожа впивалась в и без того уставшие ноги. Справившись и с этим, Галина заглянула в свою огромную бездонную сумку, достала все необходимое в виде пудреницы, расчески, телефона и записной книжки и уселась за стол проверять график работы.
Восьмидесятилетняя Клара, уже почти оправившаяся после инсульта, но все же не полностью вернувшая себе бодрость левой ноги, уже много раз неодобрительно отзывалась о непотребном виде той самой черной плетеной сумки, которыми торговали много лет назад на каждом углу, но Галина в ответ лишь отшучивалась. Всякое женское барахло ее интересовало мало, она крепко и надолго прирастала к старым вещам, берегла их, ухаживала за ними и покупала новые исключительно в случае острой необходимости. Глядя на неунывающий, полный оптимизма взгляд Клары, Галина, конечно, удивлялась тому, как можно было сохранить в себе и пронести через всю жизнь такой веселый нрав и неугасающий юмор. Бывают в жизни разные сближения: эти двое, несмотря на почти тридцатилетнюю разницу в возрасте могли бы стать настоящими подругами, если бы встретились при других жизненных обстоятельствах.
Екатерина входила совершенно иначе. Нехотя кивала охраннику, который на всякий случай старался не попадаться ей на глаза. Уборщица, наученная горьким опытом, обычно заканчивала все до ее прихода. Все отделение слышало, как эта маленькая неприветливая женщина чеканит шаг, стучит высокими каблуками по плитке, как позвякивает в сумке ее добро. Звенели ключи – там висели нелепые брелки, шумела цепочка, прикрепленная к сумке, шуршал ее жесткий шарф, колокольчиками отдавали длинные сережки, похожие на гроздья винограда. Катерина шла деревянно, а когда в глубине коридора заворачивала в свой кабинет, все облегченно вздыхали. Каждый чувствовал на себе тяжелый взгляд ее холодных глаз и отворачивался в сторону. Всем хватало ума не собираться в коридоре и не точить лясы. Если она увидит, как щебечут молодые сестрички, разорвет их в клочья. Накрашенные губы искривятся, превратятся в оскал, сама она раздуется от злости, так что лучше не нарываться. В обычное время лицо у нее гладкое, глаза ясные и светлые, темные волосы с густой челкой, короткий и аккуратный носик. Фигурка точеная, ладная, вот только грудь выглядит несколько крупноватой при такой мелкой сборке, но видно было, что Екатерина ничуть этим не огорчена. Наоборот, при каждом удобном случае она с радостью демонстрировала свое великолепие тонкой кожаной курткой, приталенным пальто, перешитой специально для такого случая медицинской формой.
У них с Галиной были разные цели: одна хотела сделать по возможности невидимыми все рвущиеся на свободу формы, а Катерина гордо являла миру свое единственное богатство. Кстати говоря, она едва доходила Гале до плеча и поговаривали, что вся злость и крикливость маленькой женщины имеет только одну цель: заставить воспринимать себя всерьез.
Екатерина открывала дверь с трудом, замок ей сопротивлялся, ключ с неохотой проворачивался, она толкала, пинала, дергала дверную ручку, пока наконец не понимала, что замок готов подчиниться. Потом женщина с досадой хлопала дверью, но делала это уже войдя внутрь. Уже в тепле, уже в своем отделении. Она шла, стуча каблучками, раздувая ноздри, вертя головой, подозрительно нюхая, втягивая в себя все запахи. Она не выносила любое проявление нечистоты и отчаянно с этим боролась, непримиримо воспринимала всех курящих, как среди постояльцев, так и среди персонала, и относилась к ним как к личным врагам. Надежда Павловна, всегда стремившаяся принимать на работу персонал с человеческим лицом, с Екатериной беседовала не раз, требовала мягкости, но все же ее терпела, ценя профессионализм и ее организаторские способности. Потом Екатерина направлялась, как всегда, в кабинет выпить кофе, чтобы восстановить сбившийся ритм своего долгого утра. После осенней темноты яркий свет поначалу слепил, но постепенно непроглядная муть отходила, и Екатерина думала о том, какой же ей предстоит длинный и трудный день до возвращения домой. Выражение «работа – мой второй дом» она не любила, потому что это не могло быть правдой. Работа – это и есть работа, а дом – это место, где тебе по-настоящему хорошо. В случае с Екатериной добавлялся еще один важный факт: дом – это там, где ты снимаешь лифчик, стираешь макияж, лишаешься всей отпугивающей брони и становишься настоящей.
