События, о которых далее пойдет речь, начались в славном городе Саратове. На дворе был 1990 год. Зима только вступила в свои права, когда декабрьским утром отставной сержант ВДВ Андрей Фомич Евлаков возвращался на родину, в переполненном плацкартном вагоне, из военной части под Рязанью. Отслужив три года сверхсрочно и получив старшего сержанта, двадцатитрехлетний паренек вдруг почувствовал, что военное дело его больше не привлекает. В ту пору пошло великое шатание в руководящих кругах государства, поползли слухи о возможном смещении генсека. Подобные разговоры не раз уже слышал Андрей и в высших чинах командования.
Отец, Фома Осипович, писал ему из Саратова: «Близятся большие перемены, сынок. Бросай службу, возвращайся скорее домой. Я планирую поехать работать в Германию. У меня уже и место там присмотрено. Квартиру же я оставлю тебе. Дам денег, сможешь начать свое дело».
Андрей не любил отца, считал его виновным в смерти матери. Из-за него и на сверхсрочную решил остаться. Теперь же все переменилось: боль притупилась, а сожительство с отцом, решившим податься за бугор, уже не грозило. «Если что, – решил Андрей, – пойду по контракту, а пока передохну».
Первым делом по возвращении Андрей отнес на могилу матери свежих цветов. Потом пришлось налаживать «одичавшие» за пять лет отношения с отцом. Фома Осипович, как и обещал, дал Андрею денег, и молодой человек со свойственной ему быстротой, пустил наличные в оборот. Арендовал у одного пожилого армянина подвальное помещение и устроил там мастерскую по пошиву обуви. Нашелся и поставщик кожи – некая Елена Сахно. Мастера изготавливали поддельную «адидасовскую» обувь и Андрей сплавлял ее оптовикам. Поначалу «фирмовые» кроссовки были кожаные, хорошего качества, так что покупатели были довольны. Но вскоре Андрей Фомич понял, что «так дела не делаются» и перешел на кожзаменитель, параллельно расширив производство пошивом курток и фуражек.
Фома Осипович через год действительно укатил в Германию, оставив сыну квартиру. Недолго думая, на следующий же день после отъезда отца, Андрей устроил грандиозную вечеринку, пригласив свою девушку Раю и кучу веселых друзей. Новообретенную свободу он щедро оросил шампанским. Гости были в восторге, но в еще большем восторге была Раиса, которую Андрей попросил остаться в его доме навсегда. Они стали жить вдвоем, время от времени устраивая встречи для друзей. Жизнь была легкой, веселой и приятной. Так длилось пару лет, пока над богемой не сдвинулись тучи.
Однажды Андрей получил извещение из нарсуда. Он мысленно прикинул – что бы это могло быть? Прокрутил в голове все значительные события минувшего месяца. Вроде бы ничего не было. А между тем, кое-что было. На позапрошлой неделе, раскричавшись в пьяном споре с одним приятелем, Андрей неосторожно обронил слово о сущности своего процветания. Хвастая предприимчивостью, он хотел поучить друга как надо жить, и проговорился о своем незаконном производстве. Друг оказался завистливым и амбициозным малым, поэтому решил поделиться радостью с компетентными органами. Был совершен рейд уполномоченных на импровизированную обувную фабрику. Партию товара, готовую к отгрузке, конфисковали и представили на суде в качестве вещественного доказательства. Андрею присудили крупный штраф, настолько крупный что, услышав, поначалу и не поверил. Рабочие, что были похитрее, вовремя «рассосались». Но некоторые явились с повинной в расчете на снисхождение. А в результате им тоже присудили штраф. Так что бывшие рабочие на Андрея тоже «окрысились». «Вот идиоты совковые!» – сокрушался Андрей, сидя на скамье, – «Привыкли жить по системе в надежде на доброго дядю».
Но делать было нечего. Чтобы уплатить штраф, неудавшемуся сапожнику, оставшемуся без сапог, пришлось продать все швейное оборудование и двухкомнатную квартиру. Чтобы иметь хоть какое-то жилье, Андрей срочно продал свою «девятку» и стал перебираться в новое обиталище.
«Здравствуй отец!
Прежде всего хочу извиниться за долгое молчание. У меня и оправдания-то нет подходящего. Но вот решил написать, так как это единственное, что меня теперь может утешить. Письмо от тебя я получил в прошлом месяце. Оно сейчас лежит передо мной. Я рад, что ты наконец нашел работу по специальности, ведь ты – хороший инженер! Не стану распространяться на счет твоего сожительства с некой фрау Миллер. Ты свободный, взрослый человек и можешь распоряжаться собой как захочешь.
Приехать к тебе в настоящее время не могу, но даже если бы мог, то все равно не приехал бы. Мне будет стыдно смотреть тебе в глаза. Причину этого я объясню ниже. А пока что должен сообщить тебе самую неприятную весть. Нашу квартиру, что на Первомайской, я продал за долги. Теперь живу на Комсомольской, так что письма пиши мне на тот адрес, что указан на конверте. Да, отец, я стал банкротом. А причиной моего банкротства стало судебное дело, связанное, как ты понимаешь, с моим бывшим производством. Вернее, причиной была моя собственная глупость. Я думаю, ты помнишь некоего товарища, Кожанова Павла Тимофеевича. Он теперь мелким чиновником в горсовете состоит. Так вот, он и был наводчиком, я это знаю. Давно его вычислил, хоть он это и отрицает. Да что там говорить, от меня отвернулись все, кто раньше называл своим другом. Панин Олег, всегдашний мой партнер по сбыту суррогата, совсем меня не узнает, будто никогда не был со мной знаком. Лена Сахно тоже поджала хвост. Она мне сказала: «Я не хочу, чтобы мое имя фигурировало в этом деле».
Даже Раечка от меня сбежала, почуяв запах жареного. Я остался совсем один. Теперь живу в коммуналке. Раньше, честное слово, я не верил в то, что в таких постройках можно жить. Теперь я в этом совершенно убедился. Здесь ведь, если не станешь членом одной большой семьи, пиши – пропало. А я не живу, нет, я существую! Здесь мне все противно и гадко. Уже самые физиономии жильцов вызывают во мне отвращение. Некоторых я успел узнать слишком хорошо. Вот, например, ближайший мой сосед, Михаил Свистунов, – типичный алкоголик. Об этом не надо даже спрашивать – это написано на лице. При каждой встрече просит взаймы денег или закурить. Очень похоже, что за всю свою мерзкую жизнь он не прочитал ни одной книги, хотя работает сторожем в библиотеке. У меня складывается такое впечатление, что здесь пьют абсолютно все. Не проходило и дня, чтобы не устраивалась гулянка. А там и дикий рев и драки и трехэтажный мат. Да вот, к примеру, еще Анжела Серпухова. Грязная бабища, всегда в замызганном халате, растрепанная, с трубным голосом. На всю общагу ее слышно. И ведь – дура. Не в пример ее муж – Борис Николаевич, все время или ест или курит или книгу читает, тихий такой увалень. Есть и старики, доживающие тут свой век. Вот возьмем, к примеру, Бубнова Филарета Иваныча. Пенсионер, любит поиграть в картишки, в домино, почитать газету. Он живет без телевизора, слушает радио. Оно у него не выключается весь день. Есть еще бабушка, Устинья Филатовна, – богомолка. Ранним утром начинает громко молиться, все соседи ее слышат. Ветхая старуха, еле ходит, но в церковь не опаздывает.
