Тоска, ж, стесненье духа, томленье души, мучительная грусть; душевная тревога, беспокойство, боязнь, горе, печаль, нойка сердца, скорбь.
В. И. Даль «Толковый словарь живого великорусского языка»
Как называет жизнь моя
Все это сном? Иль наша слава
На сон похожа до того,
Что мы действительную славу
Считаем ложью и обманом,
А славу, созданную грезой,
Считаем истиной?
Педро Кальдерон де ла Барка «Жизнь есть сон»
(перевод Д. К. Петрова)
* * *
После того как стихли ветра страсти и раскаянья, неожиданно возникшая ложная уверенность в том, что всегда можно начать сначала, всерьез обеспокоенный стремлением оправдаться перед собой, я пишу эту исповедь том безумии, которое обойдется мне дороже, чем может и должна стоить жизнь. Если счесть, сколько раз я раскаялся в грехах прежних жизней, тогда, пожалуй, равных мне грешников невозможно будет сыскать. И писать буду подробно, но искренно, как мне совесть велит, чтобы выдавить, изгнать чудовище из своей груди. Уродливое, изодранное, непрерывно растущее.
Позволяю ногам нести меня не знамо куда. Как будто следую вслед за ними. Шаг за шагом, в бесконечность, по улице, единственному моему убежищу. Одинок я, но не могу пребывать в одиночестве. Живу среди людей, но ненавижу человечество.
Ничто не может успокоить меня, кроме бесцельного блуждания во мраке в сопровождении собственной тени, давно раздавленной на дороге, на перекрестке, утонувшей в реке, но она и мертвая меня не покидает. Словно вампир, стремится впиться в грудную клетку, разбудить чудище, что сдавливает легкие и бьет по сердцу.
И так вот с ужасом встречаю каждое новое утро.
Незаслуженное преимущество, данное мне рождением, я тратил в гимназии, а потом, ничуть не сожалея, окончательно израсходовал его по кабакам и подвалам, неутомимыми ночами, декламируя с несколькими друзьями лучшие стихи своей юности.
Это хроника неупорядоченного времени, смешавшая годы и события, и потому в собственной несобранности я слагаю ее в новом беспорядке.
Никто и Ничто
1.
Я был бесконечно опечален, когда двадцать лет спустя захотел услышать то, что давно должен был узнать от нее.
Не пристало женщине обнажать душу. Но я увидел ее. Она не скрыла даже неудовлетворенности своей жизнью, хотя не произнесла ни слова на эту тему. Об этом ненавязчиво свидетельствовало что угодно, все, что не требует объяснения и говорит само за себя. Это выдавал взгляд, мимика, манера держать бокал или запускать пальцы в длинные волосы.
Надев улыбку, но жалея себя, она не пыталась скрыть восторг от встречи со мной, хотя мы и были не одни. Окружение ее не интересовало, а может, она хотела подтвердить то, что всем было давно известно – мы принадлежим друг другу. Даже такие – сломанные, потрепанные, обожженные, осознавшие, что даже предчувствие прекрасного приходит не ярким, но темным, непрозрачным. Я оставался утехой гимназических дней, унесенной в неизвестность, совсем не в то будущее, которое мы, каждый по своему, представляли. Я, который видит его лучше других, словно приросший к прошлому и будущему одновременно.
Я взглянул на приятеля, который уговорил меня прийти, и он понурил голову. Он долго убеждал меня в том, что наша компания, которую я, лучший из них, оставил, сможет вернуть мне радость жизни.
Я больше не могу быть ни наивным, ни свободным. Я стыжусь утонченных комплиментов, которые этой ночью отпускают мне, прежнему, или другому, разругавшемуся с нынешним «я». Подумал, что невозможно более ловко сносить банкротство, убежден, что все отчетливо видят его каким-то дьявольским взглядом, позволяющим читать мысли и мое беспокойство. Похоже, жалеют меня, а я не хочу этого. Я сохранил ровно столько достоинства, чтобы не позволить жалеть себя.
Ее взгляд был искренним. Люди стареют, но суть их не меняется. Она никогда не умела лгать. Я вызвал юность, и вот передо мной она сидит за третьей партой, у окна, а я, такой серьезный, что дальше некуда, стараюсь игнорировать ее восхищение ничтожеством, которое носит мое имя и фамилию.
Впавший в отчаянье легко верит в то, что здесь, перед ним, именно то, чего ему не хватает.
2.
Я соблазнял ее. Я вновь был уверен в своих словах, в своем обаянии. Я точно знал, как надо смотреть на нее. Как закуривать сигарету. Как обращаться к ней.
Давно спетые песни, вернувшие в тот вечер юность и погребенные чувства, быстро утомили своей древностью. Устала и компания за столом, которая так старалась раздуть угасающие угли вдохновения. Все разошлись, а она осталась. И я тоже, хотя, положа руку на сердце, только потому, что не знал, куда направиться.
Мы, как и в жизни, остались вместе после окончания.
Она прижалась ко мне так, как будто стремится приблизить конец.
– Я думала, что с тобой вернусь в прошлое.
Она уронила эту бесстыжую каплю как истину, изреченную опытнейшим лжецом. Разве я уже не нарушил все обещания, разве я не сокрушил все, к чему прикасался, разве я не перебрасывал все свое из одной бездны в другую?
Ее ждал муж, а она, грешница, здесь, рядом со мной, успокоилась, пребывая на грани такой вызывающей, такой симпатичной безнадеги.
Если я уведу ее с собой, она совсем потеряется. Если оттолкну, то безнадежно потеряюсь сам. Слишком поздно она объявилась. Так чего же я хочу – быть с ней или не быть? Если она мне нужна, то жизнь моя продлится. Если не нужна, то я кончился, и тогда не придется вылезать из своей могилы.
– Уведи меня, уведи, все равно, куда, – устраивалась она на моем плече.
Я ощущал ее на своих плечах как первую в жизни, настоящую мужскую рубашку, скроенную из юношеских страданий. И чувствовал в ней силу юного желания. Эх, сейчас бы тот самый гимназический колокольчик, возвещающий перемену, чтобы рассыпались пламенем все эти походы по длинным коридорам, чтобы не затянуло меня в стремнину, несущую мои растерзанные мысли. Тогда бы я взял ее без колебаний.
В ранней юности, на исходе детства, я и помыслить не мог, что можно жить без страстей. Не оглядывался на стариков, которые подобные переживания воспринимают как должное, как волы, привыкшие к ярму. А вот старость незаметно впрягла меня в ярмо.
Она поцеловала меня, я же оглянулся, опасаясь чужих взглядов. Показалось, что мне надо оборонить ее от этого злорадного мира.
Но настоящей угрозой был я сам. Может, она дала слабину всего на минутку, на неделю, на год. Если она сумела стать женой и матерью без меня, то почему она повелась на меня, эдакое чудовище из давно прожитого времени?
