Ребристые трамвайные вагоны с обшарпанными боками и ввалившимися помятыми скулами, с сатанинским грохотом размашисто пронеслись мимо небольшого сквера у Волковской площади.
Ту-дун-тудун, ту-дун-тудун…!
"Не приедет. Уже шестой трамвай прошел....Да, и хрен с ней!". Он встал с насиженной скамьи, закурил и двинулся неспешным шагом по направлению к набережной…
Пасха. Яркий солнечный апрельский день. С улиц города уже сошел снег и уже был убран оставшийся после хриплой, авитаминозной зимы, мусор. Голые, черные, безлистные деревья с побеленными стволами стояли, словно манекены негров с прикрытыми простынями задницами. Их почетный караул напоминал людям о только что благополучно прошедшей ежегодной маленькой смерти планеты и о ее чудесном воскрешении.
Сегодня воскрес и Бог. Воскрес, чтобы доказать, что есть в существовании наших белковых тел некий высший смысл.
Спаситель. Спасатель.
Мы сами придумали себе такого. Доброго и справедливого, не похожего на сурового и аскетичного католического бога.
Наш боженька приходит к нам именно для того, чтобы помогать людям. И мама – Богородица наш любимый образ. Не какая-то там непорочная дева, как у католиков, а именно мама. Женщина. Мягкость. Доброта.
Мысли эти почему-то бродили в голове оставленного нами на время мужчины с Волковской площади, к которому, как вы, наверное, догадались, не приехала на скачущем по стыкам рельсов трамвае какая-то особа женского пола.
Ну, и что тут интересного? Обычная житейская ситуация. Банальная, надуманная самому себе и, естественно, несбывшаяся, человеческая надежда.
Надо ли с ним знакомиться? А почему бы и нет? Он – человек и достоин внимания и, может быть, даже уважения. Он не совсем обычен, но, извините, а где же взять типового представителя человечества? Их нет, и не было, ведь никто из нас не повторяет друг друга ни в физических данных, ни, тем более, в мыслях.
Все знают – каждый человек – отдельная Вселенная, каждый человек – отдельный мир. Все что вокруг его – его часть и, одновременно, сам он – часть окружающей его действительности. М-м-да, муть! Схоластика – психиатрическая философия…
Ну, да ладно, к делу… Зовут его Павел, ему сорок лет и человек он хороший. С чего я взял? Ну, вот думать умеет хотя бы, философии подвержен – мало что ли? Одет, вроде, и неброско, но по стилю – дорогие джинсы и кожа. Росту метр восемьдесят. Терпеливый, сами видели – шесть трамваев прождал. Видать, что одинокий, раз временем своим распоряжается. Баб, видно, любит… Да нормальный мужик, чего вам еще-то? Будем знакомиться? Валяй, писака!…
* * *
По широкой реке плыл маленький красно-черный старинный буксир, с тупым бульдожьим носиком, которым он деловито толкал длинную ржаво-коричневую баржу, притопленную почти до самых бортов и оттого похожую на плывущую плашмя скумбрию холодного копчения. Пароходик пыхтел и отплевывался сизым дымком, который, взлетая из торчащей вверх трубы, уходил назад колечками.
Казалось, что внутри его сидит пожилой капитан с бородой и курит едкий самосад из огромной трубки, ведя неторопливый разговор "за жизнь" со старым механиком. Павлу, наблюдавшему эту пару, буксир и баржу, с бревнышка на берегу, у самого слияния Волги с небольшой городской речкой Копухой, захотелось тоже, вот так, куда-нибудь неспешно плыть, все равно куда – лишь бы плыть, и вести неторопливые беседы со старыми "морскими волками" за кружкой крепкого чая или водки, это уж как получится.
Он вытянул ноги и откинулся на руках назад, подставив свое лицо солнцу. Хорошо! Вот и весна… Он любил весну только за то, что она давала надежду. И , хотя, все мы знаем, что весенние надежды никогда не сбываются, все же в это время года хочется верить, что, может быть, летом удастся как следует отдохнуть, накупаться, поехать на юг или за границу, не экономить на себе, одеться по моде, вдоволь попить пивка, поесть мороженного, покататься на машине и поволочиться за бабами…
Да, черт его знает, чего этим летом удастся! Пашка был свободен, и, несмотря на то, что изредка его глодала какая-то неудовлетворенность от одиночества, в общем-то, все в его жизни было хорошо. Вот и весна наступила весьма кстати…
Расположившись вот так на берегу реки Волги, он задумчиво, невидящими глазами смотрел на водную гладь, как вдруг (извините, закон жанра, так положено – вдруг!) из воды на мелководье, прямо перед ним, послышался какой-то слабый "бряк" или "звяк". Пашка вздрогнул и опустил глаза.
Нечто, а именно, темная, похожая на камень, обросшая ракушками и водорослями бутыляка, а, вернее даже, что-то отдаленно напоминающее кувшин с заткнутым горлышком, легко и весело покачивалось на слабых волнах и скреблось своим пузатым брюхом по речному песку и гальке.
– О-п-па! – тихо выскочило восклицание, в котором смешалось все сразу: волнение, удивление, недоумение, глупая радость и страшное любопытство.
Этот сосуд до умопомрачения был похож на все легендарные и описанные в пиратских романах бутылки, некогда брошенные в воду древними мореходами и, безусловно, таил в себе какую-то страшную неразгаданную тайну. Такая бутыль, просто не могла не хранить в себе чего-то такого этакого: план острова сокровищ, письмо Робинзона Крузо, карту нового материка или послание с тонущего корабля.
– Интересно, интересно, – Павел, палкой подогнал поближе к берегу эту тяжеленную бутылку и взял ее в руки. Впрочем, при ближайшем рассмотрении бутылкой ее назвать было нельзя.
Это был скорее кувшин, причем не совсем правильной формы, размерами не более тридцати сантиметров в высоту и пятнадцати в ширину. Верхняя часть сосуда была заужена и имела на горлышке расширение в виде цилиндра. Все это было до ужаса грязным, в разводах речного мазута, покрывавшего крепкий панцирь из окаменевших водорослей, песка и еще из – черт его знает – каких речных или даже, вполне вероятно, морских отложений.
Не справившись с дрожащими от волнения коленями, Павлуха уселся на бревно и оглянулся. Место было достаточно укромным и в ближайшей видимости людей видно не было.
Паша достал из кармана курточки маленький перочинный ножик-брелок, с сомнением оглядел его. Словно жесткий ананас он стал очищать свою странную находку, пытаясь добраться до его, сладкого своей неизвестностью, содержимого. Это оказалось не очень-то просто. Окаменевшая за годы "скорлупа" не хотела отделяться, но неутомимый исследователь скреб и скреб ее своим крошечным инструментом, отделяя потихоньку слой за слоем и отколупывая маленькие кусочки панциря.
Мысль о том, что этот сосуд можно просто грохнуть о лежащий рядом валун не приходила Пашке в голову. Подобное святотатство не могло зародиться в мозгах этого неглупого человека, вполне законопослушного, работавшего к тому же следователем в одной из важных контор этого города. Может быть, парень и не был типичным эстетом на вид, душа его все же тянулась к гармонии.
