Глава 1
Это случилось в сочельник
1
Сейчас я понимаю, что был одинок всегда – даже в детстве.
Родители были слишком заняты, поэтому я проводил время не в их компании, а в окружении вещей, которые им принадлежали. Я устраивался в их спальне, забирался с ногами на кровать и часами листал мамины книги и журналы, разглядывая автопортреты Ван Гога, античные полотна Фейербаха1, фотографии Сикстинской капеллы. Если мне надоедало, то я откладывал тома по искусству в сторону и пробирался в отцовский кабинет, где среди тяжелых книг по психопатии и девиантному поведению находил небольшие монографии или газетные вырезки, которые отец хранил в плотных черных папках. Временами попадалось что-то интересное, вроде биографии Ричарда Рамиреза2 или короткого интервью Джеффри Дамера3. Последний всегда вызывал у меня странные эмоции. Кроме смеси презрения и отвращения я чувствовал тоску, которую не мог объяснить. Он тревожил меня. Я никогда не считал Дамера жертвой обстоятельств и не пытался оправдывать, но его фото – безнадежный взгляд, опущенные плечи – повергали меня в уныние так сильно, что я поскорее пролистывал статьи о нем. Все рукописи и книги из отцовского кабинета были под строжайшим запретом, но я часами сидел в одиночестве, поэтому считал, что у меня было полное право пренебрегать некоторыми родительскими запретами.
Привычка закрывать глаза на любое неприятное для меня событие, вырывать себя с корнем из реальности выработалась у меня еще тогда. С годами это не исчезло, никуда не делось, а только прочнее укрепилось в моем сознании. Это ведь так просто – порвать старую фотографию, закрыть уши ладонями и зажмуриться, сделать вид, что ты что-то забыл, когда прекрасно помнишь. И пусть тогда, в то крошечное мгновение, моя ложь не была такой уж страшной, не была решающей, впоследствии я чувствовал стыд и вину, что не смог признаться сразу: это все я, это я его выпустил. Воспоминания о том дне – предрождественской толчее, мокром снеге, пятнах от кофе – смазаны. Я не помню почти ничего, кроме чувства абсолютной пустоты и заполняющего ее страха. Мне под кожу ввели смертельную дозу ужаса, который долгие-долгие годы, как морфий, превращал пространство в зыбкость, а окружающих меня людей – в призраков. Призрачные мать и отец, призрачные друзья, призрачные прохожие. Тревожный сон длиною в несколько лет.
Как я уже говорил, по большему счету я был предоставлен самому себе – родители посвящали работе гораздо больше времени, чем мне. Им обоим повезло в плане любимого дела, потому что они занимались тем, что им действительно нравилось. Отец работал психиатром в клинике, а иногда принимал кого-нибудь и у нас дома. Обычно это были люди, угнетенные собственной жизнью, погруженные в депрессию и страдающие мыслями о том, как бы поскорее убить себя. Сейчас я их прекрасно понимаю, но в детстве недоумевал: как можно быть такими чудаками. В работе отца была и другая сторона, которую от меня тщательно скрывали долгое время, но она-то меня и прельщала. Особенные вызовы. Отцу могли позвонить в любое время суток, и он в одночасье срывался с места. Мать провожала его серьезным и чуть растерянным взглядом, но он целовал ее в лоб и мягко говорил, что скоро вернется. «Скоро» всегда было понятием растяжимым. Он мог отсутствовать всего пару часов, а мог вернуться посреди ночи. Ворочаясь в кровати, я слышал его усталые вздохи, тихий шепот, которым его встречала мать, звон посуды – поздний ужин в три часа ночи.
Я сгорал от нетерпения, пытался выведать у матери о таинственных исчезновениях отца. Она только отмахивалась и говорила, что всему свое время. Пару раз я пытался пробраться в его кабинет – маленькую комнату рядом с кухней, но мои попытки всегда проваливались. Великая тайна раскрылась, когда мне было тринадцать. Мы с отцом сидели на кухне и собирали модель пиратского корабля. Стол был завален бежевыми нитками, акриловыми красками, полимерной глиной, баночками с лаком. Тем вечером, когда отец рассказал мне, куда же на самом деле срывается после загадочных звонков, мы собирали пушки, которые состояли из нескольких крошечных деталей. Я спросил его об утреннем звонке, после которого он был вынужден отставить в сторону тарелку с равиоли под сырным соусом, облачиться в платиново-серый тренчкот и уехать на несколько часов. Я не надеялся на ответ, но отец отложил клей в сторону, посмотрел на меня и сказал, что я уже достаточно взрослый, чтобы знать. Он признался, что, помимо своей основной работы, занимается изучением образа мышления преступников с психическими отклонениями, беседует с ними, ведет записи, помогая классифицировать поведение таких людей и разобраться в первопричинах, толкнувших их на преступление.
– Это безопасно, – сказал отец, когда я выронил из рук одну из пушек. – Там крепкие решетки и сильные охранники, поэтому вам с мамой не стоит волноваться.
В окно бил сильный дождь. Мы немного посидели в молчании.
– Почему ты занимаешься этим? – спросил я.
– Потому что это то, что у меня хорошо получается, – ответил отец, прикусив ноготь на большом пальце. – Смотри, мы с тобой склеили все пушки!
После этого разговора я стал прекрасно понимать, что так сильно тревожило маму. Теперь, дожидаясь отца с работы, мы с ней пытались отвлекать друг друга от мрачных мыслей. Мы гуляли по городу, ходили в кино и ели мороженое, но кто-нибудь из нас все равно бросал тревожный взгляд на часы или мобильный телефон. Не звонил ли папа? Нет, не звонил. Вечерами мама рассказывала мне что-нибудь о поэтах девятнадцатого века, читала вслух мифы Древней Греции (больше всего мне нравились истории о царстве мертвых, приключения аргонавтов, «Одиссея») или сказки Оскара Уайльда – я особенно любил про Кентервильское привидение. Она объясняла, в чем разница между архитектурой ренессанса и барокко – будто бы я мог что-то запомнить. Иногда мы просто лениво валялись на диване (я в растянутой пижаме, она – с неаккуратно собранными волосами и размазанной тушью под блестящими глазами) и смотрели по телевизору какой-нибудь легкий фильм, чтобы забыться.
Работа матери была гораздо спокойнее отцовской, но представляла собой не меньше интереса. Мама работала в галерее, постоянно пропадала на выставках и форумах, а потом рассказывала нам с отцом о каком-нибудь новом для себя открытии. «Ах, афинская Агора4 такая необыкновенная, да? Чувствуете дух времени?»
Родители познакомились в кинотеатре. Мама изучала культурологию на третьем курсе, а отец проходил практику и подрабатывал барменом в свободное время. Бар располагался за стеной кинотеатра – после сеанса там можно было что-нибудь выпить и обсудить фильм. У мамы тогда случился небольшой нервный срыв перед экзаменом, поэтому она отложила в сторону учебники и отправилась в кино – на самый безвкусный фильм в своей жизни. Он настолько сильно ей не понравился, что она решила выпить вишневого сидра, чтобы немного поднять себе настроение. За стойкой приятный парень – светлые волосы, водолазка под горло, очаровательные синяки от недосыпа под голубыми глазами – пытался доказать ей, что она ничего не понимает в кинематографе. Они спорили долго, а потом пошли гулять по Дахау-платц
