– Немский районный суд слушает дело по иску Сергеевой Тамары Петровны к Сергееву Ивану Матвеевичу об ограничении дееспособности и установлении попечительства.
Судья выпустила лакированный молоточек из пухлой властной руки, и мне бросились в глаза её промасленные, потемневшие до цвета мантии подушечки пальцев. Говорят, в нынешнем августе как никогда прежде пошли маслята. Значит, и она петляла в эти выходные между сосняками и молодыми ельниками, внимательно вглядывалась в запорошенные сухой хвоей суглинки. Значит, и её так же, как меня, одолевали комары и мордохлыст. Может быть, мы даже пересекались с ней на какой-то из местных опушек, я запросто мог не обратить внимания на эту женщину среднего возраста, средней комплекции, со среднестатистической для посёлка Немский женской причёской – эдакой аккуратной лыжной шапочкой из волос. Вчера, в сапогах и дождевиках, мы с ней были равны на бескрайних вятских увалах. Сегодня же, в коротком разговоре до заседания, она тонко дала мне понять, что я, заезжий городской помощник прокурора, для неё скорее неопытный мальчишка с идеалистическим представлением о мире, вчерашний студент, нежели достойный союзник в деле правосудия. Она хозяйкой возвышается на пьедестале душного зала в три наглухо зашторенных окна с низким потолком, а я по её левую руку сгорбился за неудобным столом – сбоку припёка.
– Истица, Тамара Петровна, пожалуйста, вам слово.
Со скамьи в первом ряду поднялась грузная женщина.
Наверное, в бумаги закралась опечатка, потому что на вид ей было уже далеко за пятьдесят. Она нервно затеребила платок такими же, как у судьи, тёмными пальцами. Пару минут женщина переступала с ноги на ногу, силясь начать. Смущаться ей было чего – на скамейках за её спиной, плотно друг к другу, сидели три десятка зрителей, не скрывающих своего любопытства.
– Я там в заявлении всё подробно написала, товарищ судья. Мужу моему, Ивану Матвеевичу Сергееву, с два года как вожжа под хвост попала. Ровно леший его какой на старости лет укусил. Справил паспорт заграничный и повадился в самый сезон по ненашенским фестивалям разъезжать. То, что он фестивалит, – ещё полбеды, денег в семью не несёт. Думала, подуркует год, перебесится, одумается. Как же, одумался… Упрямого, видно, только дубина исправит. Этим юнем опять укатил. Двое детей дома, а ему трын-трава по пояс. Хочу, чтобы евонную зарплату мне на руки выдавали.
– Ответчик, Иван Матвеич, что скажете?
С другого края скамьи встал жилистый загорелый мужчина. Выглядел он гораздо моложе жены и был, в отличие от неё, не деревенской наружности. Джинсы и футболка – казалось бы, кого теперь удивишь этим незамысловатым набором даже в глубинке. Но штаны на нём сидели по-городскому ладно, по фигуре, не висели бесформенными «трубами» с засаленными перегибами у колен. Футболка тоже подчёркивала стать, на груди не было обычных для этих мест надписей типа Montana или University of Kansas. В пальцах его крепких рук совсем не наблюдалось мандража. Он весь был натянут, как тетива готового к выстрелу лука. Меня привлекал его гордо вздёрнутый подбородок, он напоминал мне Спартака из старого кинофильма в исполнении Кирка Дугласа.
– Что сказать? Перегибает супруга моя по всем фронтам. Перед людьми неудобно, честное слово. В суд пошла народ смешить. Прокурора вон вызвали…
– Иван Матвеич, давайте по существу дела.
– По существу… Две трети получки я каждый месяц в дом отдаю. Бригадир Логинов подтвердит, он там, в коридоре, сидит. Не шибко он ко мне расположенный, чтобы в мою пользу дудеть. А треть я и раньше себе забирал – папиросы, рыбалка, с друзьями посидеть, как без этого? Имею право. Мужик я всё-таки. Должны у меня быть свои деньги? А зарабатываю я хорошо, будьте спокойны, – и плотник, и каменщик шестого разряда. Шабашим с бригадой, почитай, круглый год, от клиентов отбоя нет – знать, такое качество даём. Дети сыты, одеты-обуты. В общем, не хуже, чем у других. Двух сынов уж подняли – и дочерей сдюжим, нет в том никакого сомнения.
– Но новые интересы, о которых говорит жена, у вас в последнее время появились?
– Это да, два раза в год уезжаю, что скрывать. А что? Имею право. В городе вон четыре недели отпуска – закон. А мы здесь чем хуже? – с этими словами он очень выразительно посмотрел на меня. – Летом в Европу на рок-фестиваль езжу, на Новый год – в Москву, в Большой театр.
– Давно ездите, Иван Матвеевич?
– Да уж два года как.
– До этого музыкой увлекались?
– Нет.
– Присаживайтесь, Сергеев. Тамара Петровна, вот муж утверждает, что отдаёт вам две трети своего ежемесячного заработка.
– Да врёт он всё! В глаза смеётся, – голос Тамары Петровны повысился от искреннего надрыва. – Уходят деньги налево, рекой текут. Один только штамп в паспорт ему в десять тысяч встал, я документы эти в комоде нашла. Путёвка в Германию в полтораста тыщ вышла! – она обернулась к людям и сделала многозначительную паузу. – Одёжа эта новая, петушиная! Перед людями ему стыдно, как же! За юнь он вообще ни копейки домой не принёс. Усвистал посередь дела со стройки, бригаду бросил. Так дальше пойдёт – его скоро вообще из бригады турнут.
– Тамара Петровна, вы можете сказать, какую часть зарплаты муж тратит на семейные нужды?
– Младшенькой хотели пальто к зиме купить – не вышло. Старшая компьютер просит – папке нашему опять недосуг, – она вряд ли слышала вопрос, её надрыв сменился тихим речитативом.
– Истица, вы можете изъясняться с судом более понятным языком? Сколько супруг направляет денег на общесемейные цели? Конкретно, в процентах от зарплаты или в рублях.
– Да как цифры ни крути, товарищ судья, а супротив прошлых лет порядком меньше выходит. Нет никакого сравнения.
– Ладно, присаживайтесь, Сергеева. Пристав, пригласите свидетеля Логинова.
Под тяжёлыми сапогами бригадира отозвались половицы, укрытые линолеумом. Не хотелось бы оказаться на пути этого крепкого коренастого мужика в тельняшке и бесформенной брезентовой куртке.
– Представьтесь, свидетель.
– Логинов Алексей Михайлович.
– Кем приходитесь Сергеевым?
– Живём мы в одной деревне, земляки. Иван в моей бригаде работает, бетонщик, каменщик, плотник, кровельщик, всё по высшему, шестому, разряду. Жёны наши, Нина и Тамара, по-соседски приятельствуют.
