Виталий ничуть не стремился быть праведником, но правила и приличия, хоть и с усилием, соблюдал. Глаза его порой выхватывали из толпы привлекательную особу, и где-то в глубинах души, не подконтрольных сознанию, разыгрывались наскоро феерические спектакли, однако, покашляв сурово, герой перебрасывал взгляд на супругу, да этим все и завершалось. Жизнь то текла, то бурлила, шлифуя привычки. Сезоны сменялись по расписанию.
Этот год проявил себя южным почти темпераментом.
Лето склеивало нещадным пеклом пальцы и веки. Сосредоточить внимание на делах удавалось лишь в струях кондиционера. Бесконечные действия, изо дня в день похожие друг на друга, сливались в полосу неясного очертания, подобно несущемуся мимо платформы железнодорожному составу. И сколь бы интересен ни был предмет жизнеобеспечивающего труда, мысли то и дело утекали разогретой квашней в дальние страны, хлюпали безвольно по морям-океанам. Прок от работы стремился к нулю, а жаркий июль куражился, сутуля людей, разжижая им волю и выматывая до потери желаний.
Усевшись в духовку своей машины, Виталий раскрыл окна, пока из системы климат-контроля не подует холодный воздух. Он позвонил жене обозначить время. Час предстоящей дороги в пробках был настолько привычен, что, несмотря на жару, претензий к судьбе не возникло. Однако, к моменту высадки возле дома над мыслями безраздельно властвовали горячая слякоть на пояснице, покрытые слоем пота ладони и ощущение отсутствия перспектив.
Темно-зеленый подъезд старого кирпичного дома утешал прохладой. Даже в столь густые жаром летние дни, притворяя за собой массивные входные двери, вошедший оживал, словно незримый ручей обволакивал его тело, принимая в свой дивный мир. Маленькое, но гулкое эхо дробно дразнилось в пространстве, развлекаясь шлепками шагов и вторя произнесенным словам совиным вокалом.
Виталий Григорьевич нарочито упругой походкой бодрился, считая ступени группами по четыре, что совпадало с принудительно ритмичным дыханием. На четвертом этаже его встретит жена, в ноздри ворвется ароматный пар своевременно приготовленного обеда, тапочки примут в свой мягкий покой натруженные ноги. Все в порядке. Без отклонений.
На площадке верхнего этажа скрипично пропела дверь, и, задорным стоккато шагов заходя на вираж между маршами, сверху выпорхнула Юлечка, мимолетно застыла в краткой паузе, распознавая против света идущего вверх человека, и встрепенувшись цветастой юбкой, продолжила праздничный спуск.
– Здрасьте, Виталий Григорьевич, – Юлечка обтекаемо улыбнулась, словно выглянув из окошка отдельного, иного, радужного мирка своих мыслей. Сумочка ее поспевала вослед хозяйке по самостоятельному замысловатому маршруту, вихляя и спотыкаясь об ветер, летящий комками в обворожительной турбулентности.
– Здравствуйте, – сосед посторонился, фиксируя шаткое положение кобчиком о поручень, и в полуобороте ноздрями втянул до глубин встрепенувшегося сорокавосьмилетнего тела тот воздух, что фейерверками выплескивался из потока, увлекаемого соседкой.
Юлечка порхала и творила вокруг себя загадочные, как показалось Виталию Григорьевичу, облака, румяно-горячие вихри. Ему представилось, что вот, совсем рядом есть параллельный космос, где время и пространство существуют по отличным от наших законам, иная энергия движет там жизнью… Как фильм о причудливых лесах Амазонки дозволяет тебе целый час ощущать себя жителем джунглей, пить их терпкие ароматы, вибрировать, расточая адреналин перед сумраком, таящим гипотетические укусы и непредсказуемые события.
Виталий Григорьевич в свои зрелые годы был вполне успешным, состоявшимся человеком. Фортуна умеренно благоволила к нему, одаривая заслуженным достатком, но всегда оставляя на потом что-то недосказанное. И эта незримая неопределенная остаточная доля мнилась самой желанной, сладчайшей и способной, наконец, довершить искомую гармонию. Это что-то, чего не случилось изведать до сей поры, являлось ключом к неземному восторгу, к заветной тайне мироздания. Виталий пока еще молод. Почти. По крайней мере, грядущей жизни пока еще есть, куда попетлять. Впечатления. Вот ведь… Где они? От чего впечатляться? Голод по чуду давно укоренился и стал привычкой. Виталий не думал даже искать выхода. Все нормально… а вот вдруг споткнулся. А может быть, просветление снизошло?
Виталий Григорьевич, наконец, повернулся лицом в сторону лестничного подъема, закрыл рот и несколько тяжелее, с ехидно подкравшейся усталостью продолжил одолевать ступени.
«Не иначе, как тепловой удар», – Виталий ухмыльнулся.
Он иногда сталкивался с соседкой во дворе или на лестнице… и проходил, поздоровавшись, мимо. В своей колее.
Юлечка не была юной девочкой. Разница в возрасте с Виталием составляла лет десять-двенадцать. Какова она? Это знал лишь Создатель. Глазами Виталия Григорьевича, в очень субъективной интерпретации она вдруг предстала не просто человеком и женщиной, но явлением стихии, притягающим берегом где-то среди островов Полинезии. Это видение оказалось, словно подсмотрено через узкую щель приоткрытой на миг двери. Чужое. Недозволенное. Но, ах!..
Юлечка проплыла по лестнице абсолютно воздушно, будучи в самом деле телесно щедра. Рыжие кудри своей откровенной звучностью выявляли, нет, напоказ выставляли зефирную кожу, которую озорно веселили веснушки, игриво раскинувшиеся, как украдкой взмечталось Виталию, по всему телу. Легкое, знаменами трепещущее вокруг сокрываемых линий платье, ввергало в поэзию, которая незаметно мутировала, становясь фантазиями весьма плотскими, и, если бы Виталий Григорьевич не гнал их покуда, краснея наедине с собой, эти грезы могли расцвести, раскалиться и ввергнуть в неистовство.
Поднявшись домой и зайдя в ванную, чтобы вымыть руки, Виталий взглянул в зеркало и отвел взгляд. Однако, устыдившись испуга и слабодушия, опять посмотрел себе прямо в глаза. Наедине. В самую глубину.
«Мне не так уж и много лет. Я мужественный. Я силен и решителен. Я не могу не нравиться. А уютная жизнь – да и что ж? Разве она пошатнется? Да и сколько людей… Неужели это – испытание? Вот бред!» – Виталий провел ладонью ото лба до шеи. Возникла неловкая пауза.
«О чем это я? А, может быть, это и есть «золотой ключик»? И дверь в параллельные миры…»
На кухне тарелки и вилки звонили к обеду.
Обожаемая Виталием курочка хвасталась чесноком, а огурчики звонко хрустели, да и пиво пузырчатое в запотевшем бокале должно бы было влечь задорными микроскопическими аплодисментами. Но пережитое наедине с собой еще мутным шлейфом тянулось из ванной, рассаживалось по углам, витало вокруг головы.
– Как дела на работе, – жена разместилась напротив, локтями ступив на стол.
