Планировал написать о римском императоре Марке Юлии Филиппе в жанре небольшой новеллы, однако «новелла» разрослась сначала до трёх, а затем и до четырёх связанных меж собой, но при этом самостоятельных романов. Тому, что в итоге получилось, на мой взгляд, очень соответствуют стихи жившего в первой половине VIII века японца Ямабэ Акахито (в разных переводах), придворного поэта императора страны восходящего солнца Сёму. Творец писал в том числе в стихотворной форме «танка» («короткая песня»).
А поскольку имеющегося на русском материала от Ямабэ Акахито на «всё-про всё» не хватило (не осилил сию ношу, не потянул!), то поначалу я присмотрел ещё одного японца, который и сам творил, и поэзию других собирал: Отомо Якамоти (тут переводчик единственный – А.Глускина). Типа: и сам жил, и другим жить давал.
Если первые три книги (части) вытянули на своём горбу двое японских стихотворца, то для последней их сил уже не хватило. Потому и пришлось привлечь третьего, но не лишнего – Отомо Табито (в разных переводах).
Скажете, дескать, эклектика: лебедь, рак да щука? Типа совпадение? Не думаю! Во-первых, это красиво. Дальше можно было бы и не продолжать, однако мы не привыкли отступать, потому продолжу. Во-вторых, Бог любит троицу. А в-третьих, Отомо Табито был не абы кем, а отцом Отомо Якамоти – куда иголка, туда нитка, нельзя их разлучать.
Втроём ребята и потянули, и всю ношу целиком осилили, но не как лошадка, поднимающаяся медленно в гору и везущая хворосту воз, а как птица-тройка, мимо которой летит всё, что ни есть на земле.
…Соблюдая правила хорошего тона, также хотелось бы передать приветы и высказать признательность всем друзьям, а также непричастным за неоценимую помощь, оказанную в подготовке рукописи данной книги: Геродоту, Гераклиту, Гомеру, Павсанию, Апулею, Еврипиду, Овидию, Плутарху, Цицерону, Ливию Андронику, Ювеналу, Флавию Вописку Сиракузянину, Гаю Азинию Квадрату, Юлию Капитолину, Сексту Аврелию Виктору, Флавию Евтропию, Стефану Византийскому, Зосиму, Зонаре, Никострату Трапезундскому, Феликсу Якоби, Дмитрию Брауну…
Впрочем, стоп! Всех перечислять здесь не буду, а то на роман места не останется, отошлю к ранее опубликованным частям книги о другом римском императоре – о Галерии. Там все великие мира сего за личные заслуги и консультации мне (во сне и наяву) поименованы и отблагодарены.
«Берега Таго
Открывают полотна
Великой Фудзи.
Нитью вьющий с вершины
Тканями лёг белый снег…»
Ямабэ Акахито
…Quo vadis? Камо грядеши? Куда идёшь?
В сопровождении свиты и охраны римский император Филипп, родом этнический араб, только сегодня вместе со своими легионами прибывший с Востока в Рим и уже успевший побывать в державном сенате, верхом на арабском скакуне теперь направлялся в термы Каракаллы. Не только конь императора, но и все прочие жеребцы, задействованные в императорском эскорте, безжалостно давили копытами камни и землю великого италийского и мирового града, словно эти камни и земля были для них чужими.
И для двуногих, и для четвероногих.
Реальность всегда многоцветна, и нынешний законный владыка огромной империи, раскинувшейся в Европе, Азии и Африке, никогда не смотрел на мир через чёрно-белую призму, но сейчас всё многоцветье стало вдруг одноцветным, кристально белоснежным, как незримые христианские ангелы. Иные краски не просто померкли, а как будто умерли: император вот так, походя, ни за что ни про что, отправил их восприятие в игнор. Так впервые влюблённый юноша видит перед собой исключительно небесное создание без тени девичьих недостатков. И, казалось бы, причём тут небесные ангелы, ведь они бесплотны?
А ларчик просто открывался.
Всё объяснялось тем, что душа государя летела в бани, желудок жаждал алкоголя; либидо – секса, разум – власти; спина от переутомления хотела расслабиться и отдохнуть, а намозоленные ягодицы – выпрыгнуть из седла. Всё тело целиком настоятельно требовало массажа и вод: если уж не сугубо термальных, то разных температур. Потому сейчас и не было у бывалого любителя скакунов и бешеных скачек молодецкого гарцевания. И вид молодецкий… притупился.
Филипп словно принял на грудь духовную скрепу, а потом и все остальные радости мира. Внутри его черепной коробки вспыхнуло: «Я – государь всея Рима! Я не просто императорствовать – я державничать буду! Рачительно хозяйничать, ибо не временщик, а пришёл сюда всерьёз и налолго!»
Множество иных мыслей внезапно пробежалось по извилинам мужчины, но после уже обдуманной ключевой ни одну Филипп не успел ухватить за хвост, ибо все они быстро сбились в бесформенную кучу. Вздулись и взбурлили, как море во время бури, однако затем… из кипящей смолистой жидкости медленно выползло два потока: один поток – о любви и романтике (в дымке проплыл неясный образ юной весталки), второй – об абсолютной власти, кайфово развращающей абсолютно.
Про власть он подумал всего пару-тройку секунд, без деталей, а вот весталка в его сознании задержалась не на одну минуту. Филипп представил, как будто выговаривает ей за какую-то провинность, поучает, поглаживая при этом обнажённое девичье брюшко (кожа – чистый китайский шёлк из прямой, без посредников, дальневосточной поставки от зарубежного производителя-монополиста!):
– Ах, какая ты красавица! Пальчики оближешь! Жемчужина в раковине! Самый крупный бриллиант Рима! Как же ты можешь так думать? Как же ты можешь хотеть высказать мне такое? Как?! Впрочем, м-да, ты ещё ни звука при мне не издала. Мы не успели даже словом перемолвиться, ибо ещё ни разу не видели друг друга. Но… как же так можно себя вести пред своим властелином? Ты вся такая зажатая, а надо идти по жизни, дыша полной грудью. Если бы ты позволила, я бы сейчас каждую трещинку и жиринку на твоём пузике исцеловал! Каждую крапинку, каждую родинку и каждый прыщик! Даже большую бородавку чмокнул бы! И пупок не забыл бы! А потом бы и ниже опустился!
(Кажется, монахиня, в чьих хрустальных глазах на мгновение появилось мерцание, даже в фантазиях их владельца не позволила и самую малость, не говоря уж о том, чтобы ниже).
– Однако, что за незадача! Я в курсе, что ты, негодная, жаждешь от меня спрятаться! Как смеешь иметь такие желания? Живо покажи своё лицо! Как мне увидеть твой лучезарный лик? – прозревая внутри себя вместо черт девичьего образа лишь мутное пятно, словно простонал владыка Рима. – Скинь своё белое покрывало! Это всего лишь покрывало, а не паранджа и не хиджаб! Откройся, не стесняйся, отдайся!
В фантазиях Филиппа резко очертились улыбающиеся губы девушки, но мутное пятно, расплывшееся на лице выше носогубной борозды, в целом никуда не делось, лишь ненамного сократилось, скукожилось.
