Екатерина Косточкина - Три

Пахло морем, но всё равно ощущалась духота. Заходящее солнце пряталось у подножия телесных холмов и играло оттенками оранжевого. Кожа сочилась маслом, что растекалось сверху и до самых низов, переливаясь тёплыми тонами персикового и медного. Волнистые чёрные пряди, аккуратно собранные в хвост, выделяли голубые глаза, что утомлённо смотрели в книгу. Пространство занимала тайна, разгадывая которую, взгляд то и дело натыкался на острые углы, на скорости слетая вниз с очередного крутого изгиба тела. И всё изложенное на картине скручивалось в немыслимую головоломку, выставленную на всеобщее обозрение в музее имени Пушкина.

– Соблазнительно, правда? – Рядом раздался мужской голос.

– Немного укачивает, но да, вы правы, – ответила я, оторвав свой взгляд от картины.

Передо мной стоял симпатичный молодой человек с взъерошенными тёмно-каштановыми волосами.

– Глаз привыкнет ко всей этой мозаичности, и вы удивитесь, насколько в ней всё гармонично изложено. – Он ещё раз внимательно посмотрел на картину, с наслаждением проскользив взглядом по острым углам и изящным изгибам. – Героини Курасова1 такие разные: страстные, мечтательные, игривые и капризные, яркие и, я бы даже сказал, талантливые. А ещё они очень красивые, как и вы.

– Глупости. Все ваши описания абсолютно мимо. Я не яркая и уж тем более не талантливая. Последнее время так точно. – Немного поразмыслив, я добавила: – Ну может, чуточку мечтательна и чересчур капризна.

– А мне кажется, вы очень похожи на эту девушку.

– Вы меня не знаете, – грубовато ответила я.

– Вы правы, ещё не знаю. Я Никита, но друзья зовут меня Лип, – молодой человек протянул мне руку.

– Так вот к чему ваша любезность! Решили познакомиться. Как это банально! – Я проигнорировала его рукопожатие.

– Помимо прочего вы ещё и расстроены.

Теперь он попал в точку.

– Девушка на картине тоже кажется немного грустной, – добавил молодой человек. Он разглядывал меня, не скрывая этого.

– Я совершенно на неё не похожа, – вырвалось у меня громче положенного.

– Лип, ты идёшь? – Из компании, стоявшей недалеко от нас, кто-то окликнул моего собеседника.

– Да, сейчас, – ответил Никита, а после вновь обратился ко мне: – Я всё же настою на своём. Вы чертовски на неё похожа, даже ваши волосы. – Он коснулся моих кудряшек, собранных в слабый хвост.

– Что вы себе позволяете? – Я сделала шаг назад.

– Лип! – Его снова позвали.

Я мельком посмотрела в ту сторону: компания больше походила на кучку хиппи. И как их вообще пустили сюда? Хотя один из них вполне мог сойти за художника: его выдавали два тубуса, что висели на плече. Он привлёк моё внимание потому, что у него была выразительная внешность: раскосый разрез глаз и густые тёмные брови. Красавец, но не мой типаж. К несчастью, мне нравились обалдуи и мерзавцы с хитрым и сексуальным прищуром. Этот же робко стоял позади остальных, не отсвечивая.

– У данного художника много хороших картин, есть даже похожая на эту, но словно под другим углом. – Лип оставался рядом и продолжал: – Та же девушка, увлечённая книгой. Море. Или озеро? Мне кажется, море. Я всерьёз думаю, что у Курасова в глаза встроен калейдоскоп, через который он смотрит на мир. Уверен, что вам понравится его работа.

– Мне это неинтересно, – почти отрешённо ответила я.

– Ну как знаете!

Парень развернулся и направился к своим друзьям, где кто-то из них с насмешкой сказал:

– Ну что? Замужняя или сумасшедшая?

Я услышала его ответ:

– Сумасшедшая.

Улыбнулась.

– Эй… – неуверенно произнесла, но осталась неуслышанной. – Никита! – повторила, но безрезультатно. – Лип! – выкрикнула я, обратив на себя внимание почти всех присутствующих на выставке. Увидела, что он улыбнулся и посмотрел на меня, и тогда спросила: – Как называется картина?

– Что-то вроде «Солнечные мечты», – самодовольно выкрикнул он.

На кухне нужно есть. Это помещение предназначено для того, чтобы здесь ели. И готовили. Не заурядные макароны со сливочным маслом, а что-то более существенное. И не достаточно просто добавить сверху сыр. Лучше вообще забыть про макароны и перейти на рагу, грибной суп, салат с вялеными помидорами или запечённый картофель. Сладкий запечённый картофель. Рождественский сладкий картофель, который я однажды пробовала в Берлине.

Кухня для еды, но никак не для самотерзаний. И не для письма. Почему я всегда пишу здесь? Точнее сказать, не пишу, а сочиняю всякую чушь про сладкий картофель.

Возможно, мне нравилось освещение. Нравилось, как солнце проделывает полукруг и прячется где-то за домом на закате. Нравилось, как оно просачивается сквозь ровные стеклянные квадратики, подсвечивая каждый угол так, что пыли на полках совсем не видно. А может, причина в том, что при любом удобном случае я всегда могу незамедлительно открыть бутылку вина? И случай частенько подворачивается удобный, особенно когда я пишу и в очередной раз убеждаюсь, что трезвой свой литературный позор мне не вынести.

Из окон кухни открывался отличный вид на каштаны Удельного2 парка. Солнечная сторона. Для Петербурга это немаловажно. Временами комнату заливало золотым светом, который отражался от молочных шкафов, паркета цвета акации и аляпистого половика в деревенском стиле. А в очередной пасмурный вечер здесь, наоборот, становилось максимально темно. В основном моя жизнь проходила в сумерках, отчего я зажигала слишком много лампочек, которые вполне могли бы осветить добрую часть парка. При отсутствии необходимого количества фонарей мои кухонные окна вполне сошли бы за маяк в море – всегда осветят путь для заблудшего.

В последнее время я часто бывала дома. В основном занималась копирайтингом: писала статьи на заказ. Правда, иногда одна моя знакомая вытаскивала меня на выставки администратором. Работа пустяковая, а платили не так уж и мало, поэтому я всегда соглашалась. Помимо прочего я писала, вернее сказать, пыталась быть современным писателем, вела свой блог, выбрасывала деньги на печать тиражей, а они слишком медленно раскупались. Уходили медленно и за копейки. Те книги, что уже месяц пылились в коробках в коридоре, – это первый тираж новой истории, которая умерла младенцем, не успев пожить. Именно по этой причине произведение лежало мёртвым грузом в своём маленьком крафтовом гробике. Я не популярный автор, лишь изредка кто-то из читателей проявлял интерес к моим историям. А я уже прочно вбила себе в голову мысль, что мои книги – провал. Забавно – похвалой можно надавить на больное. Сказать неокрепшему и не уверенному в себе самоистерзанному писателю, что его книга прекрасна, всё равно что сказать «Ваше детище мёртво, но как же оно красиво». Я была одной из тех сумасшедших, которые всюду таскали с собой бумажное тельце, после того как оно сотню раз сдохло.