4 июля 2012 года в шесть тридцать утра один неприметный молодой человек сидел на разноцветной скамье в крохотном и уютном столичном дворике – в Печатниковом переулке, ведущем от Сретенки к Трубной площади. Хотя это и был центр растущего многомиллионного города, место это казалось необычайно милым и приятным. Вся округа ещё дремала в утреннем забытьи, извечного московского автомобильного гула почти не было, и из окон домов мягкий ветер выдувал белоснежные шторы. Нежно-голубое небо было чистым от облаков, а ночная прохлада ещё не сменилась пыльным летним зноем. Над головой юноши шумели, перешептываясь, многолетние деревья, а вокруг него, задумчивого и неподвижного, сновали проказники-воробьи, выискивая что-нибудь съестное. Они то и дело опускались рядом с ним на скамью, чувствуя, что он совершенно безобиден, и с интересом разглядывали его руки.
Михаил Родионов, так звали этого молодого человека, был невысокого роста, несколько худ, но строен и складен. Черты лица его были вежливо ровными и прямыми, а глубокие карие глаза искренними и добрыми. Чёрные, как уголь, волосы его были опрятно острижены и уложены на бок по тогдашней моде. Одет он был в серые хлопчатые брюки и белую рубашку с коротким рукавом, как и всегда по-деловому, хотя вовсе не являлся дельцом. Ему уже стукнуло двадцать лет, и то его серьёзно беспокоило: он представлял себя и свою жизнь к этому времени совершенно иначе. Он родился в Пскове в семье незначительного, но трудолюбивого предпринимателя и легкомысленной, но любящей и искренней домохозяйки. Будучи вторым ребёнком этого прочного союза, он получил от семьи не только родительскую заботу и все блага, что несёт материальный достаток, но также вполне умелое воспитание. Михаил рос славным, послушным мальчиком, в общем-то не отличаясь от других детей. Он ходил в детский сад через дорогу от дома, при том с четырёх лет самостоятельно, рано научился завязывать шнурки, читать и писать. В школе он из года в год хорошо учился и, хотя кругом было полно соблазнительных отвлекающих вещей, старательно в течение двух-трёх часов после занятий выполнял домашние задания, прежде чем шёл на улицу играть с друзьями. Михаил так же, как и все дети, посещал спортивную секцию и кружок рисования, не проявляя, впрочем, никогда большого таланта и не добившись за многие годы впечатляющих успехов. Несмотря на это, Михаил всегда был убеждён в том, что способен на нечто поразительное, что он не простой мальчик и что его ждёт ослепительное будущее, полное свершений. Это было, надо сказать, не омерзительное самолюбивое желание достичь славы, всеобщего обожания и признания ради себя одного, а взращённое материнской лаской и нежностью, с годами обдуманное и созревшее стремление помочь нуждающимся, сделать прекрасный окружающий его мир сказочным, привнеся в него доброту и справедливость.
После окончания школы Михаил отправился учиться в Москву, хотя его старший брат Геннадий, отучившись в Пскове и получив неплохую специальность инженера, в родном городе семимильными шагами поднимался по лестнице общественного успеха и благополучия. Приходя раз в неделю, обычно субботним вечером, в квартиру родителей, Геннадий после ужина усаживался с отцом в гостиной, и они, потягивая ледяное литовское пиво, с жаром обсуждали те или иные городские события, выдумывали разные прибыльные и полезные предприятия. Пока Михаил был маленьким, он всегда ходил вокруг них безучастно, появляясь в гостиной как будто в поиске потерянной игрушки, но затем резко бросался к отцу на колени, или на шею, и звонко хохотал, когда тот от неожиданности проливал на бороду пиво. Отец шлёпал его беззлобно и отправлял к матери, переглядываясь со старшим сыном. Они мудро и терпеливо ждали, пока Михаил повзрослеет и захочет принять участие в их деловых переговорах. Однако когда Михаил достиг подходящего возраста и стал перед выбором, он не смог выразить никаких особенных суждений касательно своего будущего, кроме того только, что ему необходимо ехать в Москву и там совершать то самое предначертанное ему великое дело.
Михаил в тот день был одновременно печален и радостен, взволнован и спокоен. Прежде неделю он провёл словно в забытьи, как человек, предчувствующий значительные перемены в жизни. Накануне вечером он аккуратно уложил свои вещи, совершил все умывальные приготовления и перед сном напоследок оглядел небольшую комнату в студенческом общежитии – почти всё, что составляло его жизнь последние три года. После этого он лёг на свою койку наверху двухэтажной кровати, но ещё долго не засыпал, глядя в потолок, размышляя о прошлом и представляя будущее.
На следующее утро Михаил проснулся бодрым и полным решимости следовать своим планам. «Наконец этот день настал, когда томительное ожидание окончится», – с облегчением думал он, приступая к сборам. В этот день в Москве, да и во всей стране множество молодых людей просыпались с такими же мыслями, хотя кто-то и с более печальными. Тем не менее, с самого утра все они были заняты насыщенной деятельностью, а после выдвигались каждый к намеченному месту. Сюда, в Печатников переулок, в утро того знаменательного дня, приехало около сотни молодых людей – кто-то уже заранее остриженный в парикмахерской, кто-то с ночи ещё сильно пьяный, а кто-то серьёзный и угрюмый. Двери Останкинского военкомата распахнулись без десяти семь, к ожидающим вышел пузатый подполковник с папкой в руке. С его появлением толпа оживилась, товарищи и подруги молодых призывников, их отцы и матери стали спешно обниматься и прощаться с отъезжающими, поучая их наставлениями. Следом за подполковником из дверей вышел старый капитан и стал называть по списку фамилии, приглашая названных внутрь. Михаил ещё ожидал несколько минут с нетерпением, но вскоре его вызвали, и он твёрдо и ходко прошагал в прохладный тёмный коридор военкомата.
В дальнейшем в тот день последовали все типовые и рядовые процедуры, которые обязательно проходят в призывные дни повсюду и, в общем-то, имеют мало значения, хотя подавляющее большинство военных считает иначе. То были всяческие медицинские осмотры, взвешивания, заполнение тестов и психологические беседы. После всего новобранцев отвезли на пункт распределения, где остригли под насадку в три миллиметра и переодели в военную форму. В таком виде, с обритой головой, в висящей мешком огромной форме без знаков различия и нашивок, каждый из них выглядел смешно и нелепо, однако никто этого не замечал. Военная форма всегда несёт с собой некоторую дисциплину и подтянутость, и это заставило многих почувствовать себя уже военнослужащими и даже ненадолго задуматься о долге, чести, ответственности и прочих понятиях, прежде им почти не встречавшихся в жизни.
