Пролог
— Ну же! Вы согласны, Эмеральд? — злой мужской голос яростным шёпотом рычал мне в лицо. Обладатель его, казалось, пытался проломить коленом мои несчастные рёбра и, возможно, сожрать мою печень и при этом он очень красочно чертыхался. — Отвечайте! Или я вытряхну вас из этого демонова платья при всех! И сделаю то, что должно! Да-да, именно. Выпорю, и никакой ваш папенька не поможет. Он сбежал!
Бред какой. Я заболела что ли?
— Мм..? — потянулась к угасающему свету, и в ответ раздалось ликующее:
— Слава небесам! Объявляю вас мужем и женой. Поднимите невесту!
Ну я ж говорю, бред. Только щёки горят сильно почему-то. Правда что ли температура свалила? Ничего не помню…
Глава 1
День был чудесный. Пара стояла в расписании на этот год очень удачно, так, что мне не приходилось даже особенно отвлекаться от основной работы.
Я взмахнула рукой, отпуская студентов на волю и, опомнившись, прокричала в схлынувшую за двери толпу:
— Пухлянски!
— Руслана Алексеевна! Ну сколько можно?!
Я махнула на него рукой – пусть не воображает.
— С тебя цифра к коллоквиуму! У тебя оптика самая широкая.
— Да помню я! — проворчал Булкин, несчастный ребёнок, не могли материну фамилию мальчишке дать что ли? — Я уж и так даже во сне на ваш парад планет смотрю. Чего уж там такого-то?
— А надо не во сне. Надо в зеркала, — сказала я, застёгивая портфель. Понимал бы чего в направленном свете.
— И это, Руслана Алексеевна, вы перестаньте меня так, при всех…
— Вот когда килограммов двадцать скинешь… — многозначительно уронила я. — Для начала.
— Да вы что? На самое дорогое! — ужаснулся студент, и похлопал себя по толстому пузу. Ему и правда надо было срочно худеть. Отёк у парня был явный, и поджелудочная с печенью тоже заметно сбоили, судя по маске лица. — Да и трудно это. Сами разве не знаете?
— Трудно, Пухлянски, с диабетом жить. И с гипертонией. А худеть – не, не трудно, — что я ещё могла ему сказать? И как замотивировать? — Жрать меньше надо, и спортом заниматься! Глядишь, дольше проживёшь!
Моя пара стояла у них в расписании как раз после большой перемены, и каждый раз, заходя в аудиторию, я видела, как он спешно доедает пиццу из огромной коробки. Мрак и ужас…
Я смахнула всякую мелочь со стола в ящик и закрыла его на ключ. Имеющий уши, да услышит…
— И помни, без медосмотра я тебя до зачётов и экзаменов не допущу! Липовую справку не покупай – вот её как раз сожрать заставлю!
А там мать пусть сама разбирается, взрослые, поди, люди.
В спину мне донеслось нечто не слишком приятное и потому едва различимое за гомоном десятков голосов, но я уже выходила в коридор и потому предпочла не расслышать.
— Руслана Алексеевна, Руслана А-алексеевна!
Я мученически закатила глаза и остановилась.
— Ну что тебе, Пахрачёв?
Парнишка, весь взъерошенный, тяжело отдыхивался в сторону, но смотрел решительным взглядом.
— А-а. Ты опять... — разочарованно протянула я, пытаясь незаметно слиться с толпой студентов или прикрыться Булкиным, как раз в этот момент проплывающим мимо.
— Я нет... То есть.., да, конечно... Фух.... Но сейчас нет.
Господи, да что вы все разговаривать-то не умеете?
— Не знаю, как ты с такой дыхалкой по горам бегаешь, но с коридорами она явно не справляется. Коротко и по существу. У тебя три секунды.
— Вот, — мальчишка ткнул в меня одновременно кулаком и горящим взором, и я потянулась к очкам. Как довольно заулыбался Пахрачёв, я, конечно, уже не увидела.
— Если ты надеешься, что за это я всё-таки возьму тебя летом в Анды... Что это, Саш? — я осторожно перебирала пальцами по лёгкой металлической трубе с кривой ручкой и толстыми стёклами, отчётливо напоминающей карликовый телескоп.
— Мы летом в Саянах были. С клубом.
— Нашёл? — линзы были непривычные, слоистые и наверняка нерабочие. Я понюхала трубку и осторожно потёрла тёмный край, покрытый нечитаемыми под окислами символами.
— Можно и так сказать, — пробормотал студент и усмехнулся: — Джина нет, мы проверяли.
Я посмотрела на развеселившегося паренька поверх узких прямоугольных очков и строго объявила:
— Отнесёшь в лабораторию, я после занятий посмотрю. Если хочешь поучаствовать, велкам, — и прогуливающейся походкой пошла дальше.
Я уже говорила, что день был чудесный? Так вот, он действительно был. Солнце светило, студенты шуршали. Ничего не болело… что в определённом возрасте уже воспринимаешь, как истинную благодать.
Да и хорошо мне тут было. Университет я обожала с самого детства, когда ещё папенька с собой на работу брал. Здесь прекрасным было всё: запах старого лака, скрипучий паркет, облезающая краска вон там, у лестницы и высоченные двери, гул молодых голосов... Это были одновременно неизбежность и призвание, наверное.
Отец научил меня всему лучшему, что во мне было: любви к звёздам, к людям и к жизни.
"Без звезды в сердце вы нищи", были его слова, которые я из курса в курс повторяла студентам. "У каждого должны быть свои небеса" и "Звёзды доверяются только чистому сердцу".
И они доверялись – им, мне, нашему маниакальному энтузиазму. Так. Что-то я отвлеклась.
В общем, я с удовольствием вышагивала по коридору факультета астрофизики и посматривала в окна галереи, через которую лежал мой путь. Снаружи была звонкая, сочная весна в самом своём расцвете, умытая утренним дождём и тут же обласканная солнцем. От этого к ощущению счастья прибавилось предвкушение неизбежного чуда, словно в юности. А в груди что-то тоненько волновалось. Не иначе, Пахрачёв на меня слишком сильно надышал после пробежки, чтоб ему там икалось до ужина.
К концу последней на сегодня лабораторной он заглянул в дверь, и я махнула, "заходи".
Парнишка просочился вдоль стены ко мне, и мы тихонько остановились у окошка.
Пока остальные корпели над работой, я рассматривала под увеличительной линзой Сашкину находку. Это была составная из нескольких частей трубка, явно на остатках частей какой-то из монтировок , потому что колёсико часов тут прослеживалась явно.
— Мало света, — пробормотала я себе под нос, и Сашка неожиданно предложил:
— А пойдёмте наверх, пока пара не кончилась, там и посмотрим.
— Не, не успеем, — я попробовала подковырнуть колёсико, и мне показалось, оно чуть заметно сдвинулось. — Мне лабораторные собирать пора, а наверх, даже если через ступеньку, их там девяносто три, на минуточку. Нельзя так с пожилыми людьми.
— Ру-русла...на Алексеевна! Вы что говорите такое? Вам лет-то не больше... — Пахрачёв смущённо заткнулся.
— Точно тебе говорю, девяносто три. Все почему-то думают, что больше. Я про ступеньки сейчас, если что. — Колёсико явно шевелилось, но что-то ему мешало. У меня от напряжения даже переносица вспотела. Труба была однозначно очень старая, и потерять её по моей неосторожности было бы обидно.
