Jenny Lund Madsen
Tredive dages mørke
© Jenny Lund Madsen, Copenhagen 2020
© Publisher Grønningen 1, 2020
© О. В. Рождественский, перевод, 2022
©ООО «Издательство АСТ», 2022
* * *
Сердце буквально рвалось из груди. Почему все должно закончиться именно так? Отчаянно хотелось закричать, разодрать самого себя на части. Повалить кого-нибудь на землю и пинать ногами до тех пор, пока тот не испустит дух. Независимо от того, он ли это будет или же кто-то другой, также заслуживающий этого. В данный момент, по его представлениям, весь мир заслуживал смерти.
Он пошел быстрее. Под ногами чавкала слякоть. Он ненавидел эти места. Темнота, холод, сырость. И так, черт возьми, постоянно. Сам не зная почему, он направился к воде. Вскоре стал слышен шум волн. Чем ближе он подходил к берегу, тем сильнее становилось желание прыгнуть в море и разом забыть обо всем. Как бы ему хотелось уехать отсюда: он ненавидел эту деревушку и всех ее обитателей. Он почувствовал, что мерзнет. Был так возбужден, что ушел, не взяв куртку. В какой-то момент, заметив это, хотел было вернуться, однако это значило бы потерять лицо. А потерять лицо – это последнее дело. Нет, он победит их всех – уедет и преуспеет в этой жизни, а потом вернется сюда и покажет, чего достиг. Да он чего угодно добьется, ждет не дождется, когда можно будет начать. Ну и хрен с ними! Он был уже почти у самого моря, ощущал губами соленые брызги волн. Облизнул губы. Сейчас он чувствовал, что способен на все. Отнять у себя собственную жизнь, убить кого-нибудь – безразлично. Он заслуживает лучшей участи, в его власти все на свете, он может делать, что только захочет. Он остановился, сорвал с себя свитер, подставив обнаженное тело укусам ноябрьской стужи. Холодно было до боли, оставаться раздетым становилось по-настоящему опасно. Снова появилось желание броситься в волны, одним махом покончить со всем. Однако внезапно, издав вопль отчаяния, он как-то разом сник и осел на землю, всхлипывая и задыхаясь от перехвативших горло рыданий. Не обращая при этом никакого внимания на сырую заиндевелую траву, облепившую тело. Несмотря на то, что для этого времени года погода все еще оставалась довольно мягкой, холод вскоре проник в каждую его клеточку, подбираясь к самому сердцу. Как же все-таки это несправедливо! Все прочие могут спокойно находиться в своих теплых комнатах, без каких-либо там проблем, без всяких сломанных только что жизней, в то время как он, будто зверь, сидит тут в пустоте и одиночестве. Он снова всхлипнул, попытался справиться с собой, чувствуя, как весь он наполняется жалостью к самому себе. В данный момент у него было только одно желание: чтобы кто-нибудь его обнял. И он знал, кто всегда готов его обнять, – хотя он только что ее отверг. Сама лишь мысль об этом подействовала на него как некоего рода утешение. Рыдания мало-помалу стихли, но тело все еще сотрясалось от холода. Ему надо к ней домой, упасть в ее объятия, выпить чашку чая.
Внезапно он что-то увидел – это вдалеке мелькнули фары автомобиля. Машина подъехала ближе, и ему показалось, что он даже на расстоянии узнает ее. Ни у кого больше в деревне не было таких слепящих фар. Вот дерьмо! Это последнее из того, что ему в данный момент нужно. Какого дьявола, спрашивается, болтать с этим идиотом?! Он поднялся на ноги и надел свитер. Нет уж, лучше вернуться домой – жить, а не умирать. В этот момент за спиной прозвучал чей-то голос – кто-то назвал его по имени. Неужели правда? Или показалось? Он хотел было обернуться, но не успел. Удар! Как будто на голову ему рухнуло небо. Упав на землю, он успел еще ощутить холод мокрой травы и текущую меж прядей волос струйку крови. Почувствовал, как кто-то схватил его за ногу и тащит к воде. Попытался пошевелиться, но не смог. Вслед за этим сознание полностью померкло, и потому он не увидел, как кто-то сделал с его телом то, о чем он сам только что размышлял: опустил в темную, ледяную, несущую смерть морскую воду.
Их руки сплелись на общем подлокотнике, они одновременно откинулись на спинки кресел и посмотрели друг на друга. Он на какое-то мгновение раньше, чем она. Он боялся летать, она – нет, однако делала вид, что тоже боится. Глаза их сияли любовью. Покидая землю, они будто ласкали друг друга взглядами.
Она: Я жила в палатке на склоне горы.
Он: Я катался на лыжах.
Она: У меня от тебя дух захватывает.
Он: Я танцевал в Брюсселе.
Самолет уже в воздухе. Его слегка влажная от пота рука…
Так! Ну и что теперь? Как перейти от любви с первого взгляда к психологии любовных отношений? Как описывать чувства любящей пары, не рискуя, что при этом у тебя не выйдет дурная копия Гете или, что еще хуже, неплохая копия Барбары Картленд?[1] Как бы там ни было, но это будет слишком уж банально. Решительно нажав на «Delete», она удалила весь отрывок, смыла чувство неудовлетворенности большим бокалом красного вина. За ним последовал еще один – одного бокала было явно недостаточно, чтобы отделаться от ощущения заурядности, посредственности. У Ханны Краузе-Бендикс никогда еще не было негативных рецензий, никто из критиков не написал ни единого дурного слова ни об одном из ее четырех романов. Среди современных отечественных писателей она считалась звездой первой величины, ее дважды номинировали на литературную премию «Северного совета». Правда, оба раза безрезультатно. Однако что из того? Она не считала, что литературу можно оценить премиями. Многие из тех, что присуждались ей за все эти годы, она просто-напросто не брала. Все свои сорок пять лет она полагала, что выше всего – целостность и неизменность подхода, а стремление к коммерческому успеху всегда считала ниже собственного достоинства. Быть может, лишь один ее издатель знал, что здесь она лукавит. Диалог, заново:
Он: В Копенгагене есть такие улицы, которые существуют лишь в моих снах.
Она: Однако ведь от этого они не становятся менее реальными?
Снова «Delete». Никогда прежде в своих книгах она не пыталась описывать ощущение влюбленности с первого взгляда, и пока что все это выглядит как прелюдия к свиданию на одну ночь без продолжения. Ханна нервно встала из-за письменного стола – немецкий дизайн, красное дерево, достаточно прочный, чтобы выдерживать все написанные ею, разумеется, гениальные слова. Но сегодня выдерживать практически нечего – не идут они, эти слова. И сегодня тоже. Ханна быстрым шагом прошлась по своей мансардной квартирке. Много времени это не заняло – всего каких-то шестьдесят семь квадратных метров. Остановилась у окна, открыла его, выпустила дым от сигареты поверх городских крыш. Отличный денек. Копенгаген наслаждается осенним солнцем. Несмотря на то, что на дворе уже ноябрь, люди ходят с короткими рукавами. Как будто это может продлить лето. Иной раз она даже завидует им, этим людям, которые катают в колясках свое потомство и безмятежно приветствуют друг друга, потягивая соевый латте из бумажных стаканчиков. По воскресеньям копенгагенцы всегда выглядят такими счастливыми. В какой-то момент она даже подумала: может, ей все же сходить туда? После этого Бастиан месяцами перед ней на цыпочках ходить будет. А что, неплохая идея: в течение нескольких месяцев благодарный и сговорчивый издатель. Весьма заманчиво. Однако уже в следующую секунду Ханна с негодованием отшвырнула окурок. Ни за что на свете она не пойдет на эту гнусную книжную ярмарку и не собирается подписывать свои романы жалким плебеям, которым неведома разница между книжками и литературой. Кроме того, ее отсутствие вряд ли станет разочарованием для всех этих читателей. Ведь ее читательская аудитория настолько же мала, насколько элитарна – несмотря на признание в литературных кругах, ей приходится пользоваться поддержкой со стороны государства. Ее книги особого рода: сделав глоток кофе, пожилой господин размышляет над последующими сорока страницами, прежде чем отхлебнуть снова. При этом остывает не только кофе. Большинство ее читателей – хладнокровные, трезвомыслящие люди.
