Меня зовут Неугода. Это не потому, что я такая уж плохая, просто у батюшки с матушкой до меня уже двенадцать дочек было, да и сами они уже на возрасте, а тут я возьми, да и родись не ко времени. Сёстры-то у меня все старше, умнее. А я что не сделаю – всё невпопад.
Да ладно. Речь-то не обо мне. Это я так. Ну, вроде как, для затравки. А речь-то о другом пойдёт. О важном. О том, как пришло в нашу Кокорию настоящее зло и едва всех не погубило.
Батюшка у меня воевода. Дело у него трудное: чуть, где раздор, какой между царями-королями – сейчас войско между ними встаёт, чтобы не передрались государи между собой. Это политика называется. А ещё Навь у нас в Кокории есть. Это всякая нечисть недобрая и тёмные маги. Навь у нас на юге живёт. С нею тоже надо ухо востро держать. Ведь чуть что, она войну затеять норовит. Вот и приходится её, Навь эту, караулить. Иногда по месяцу это делать приходится, иногда и по целому году.
Зато уж, когда войско возвращается, по всей Слободе праздник: жёны, истосковавшиеся лучшие наряды надевают, лучшие яства на столы выставляют. А уж песен и плясок и не счесть!
Только в этот раз всё по-другому вышло. Едет войско по слободской улице, как по кладбищу. На жён и детей и не взглянет никто, от отцов с матерями глаза отворачивают.
Ох, не к добру это!
Въехал батюшка во двор, а матушка к нему с объятиями:
– Ох, Богданушка, заждались мы тебя, родимого!
А он на неё как на бадью с помоями глянул и говорит:
– Уйди, Любава, не люблю я тебя, и знать боле не желаю.
Матушка, как услышала эти слова, так и сомлела, бездыханную в горницу понесли. Она и так здоровьем слабая, а тут такое услышать!
А Батюшка даже и не взглянул в её сторону, приказал коня накормить, баню истопить, а потом в кабак отправился. До утра там просидел, а утром – снова в седло, и поскакал, куда глаза глядят. А за ним и войско всё уехало.
Жутко стало в Слободе. Сидят все по домам за закрытыми ставнями. И носа на улицу не кажут: ни дети не бегают, ни собаки не лают, куры, и те в лопухи забились, будто и нет их вовсе.
Тогда собрала нас всех бабушка Назарея в нижней горнице и говорит:
– Целый год простояло войско у Навьего болота. Всё тепло из мужиков навьи-кикиморы высосали. Одно у нас спасение: найти Жар-цветок, да приготовить из него отвар. Вот только не помню я, как этот Жар-цветок выглядит, но слыхала, будто растёт он в Скалистых горах. Поэтому завтра до света отправляйся ты, Неугода в Скалистые горы. Какой цветок найдёшь, поклонись ему, и попроси позволения сорвать, да ещё, попроси, чтобы седьмицу не увядал он, а то мы в этом сене и не разберём ничего. Ну, а вы, девки, соберите ей вещичек каких, да еды поболе. Не на прогулку отправляем.
Про вещички бабушка не просто так сказала. Дома-то я в простом платье хожу из некрашенной холстины, так за ворота в нём, вроде, и выйти стыдно. Только я ведь за ворота почти и не выхожу никогда, разве за травами с бабушкой. И то больше огородами, или когда все в Слободе ещё спят. А платьев у меня нет, потому что я неудалая у батюшки с матушкой получилась, и не готова наша семья меня невестой кому-то предлагать. Мне даже волосы отращивать не разрешают, так и хожу, как мальчонка стриженная.
Едва на востоке серая ниточка заплелась отправились мы с моим другом Мякишем к Скалистым горам. Мякиш – это ёжик. Ежата всегда мягонькими рождаются. Иголочки у них потом твердеют. Мамку ёжика тележным колесом переехало, вот и остался он сироткой. Ну, я его себе и взяла. За пазухой носила, чтобы не замёрз, с тряпицы молоком поила, потому что соска в крохотный ротик не лезла.
Теперь-то Мякиш вырос таким молодцом – дворовые собаки дорогу уступают. И иголки у него ого-го! Вот только, поверите? Ни разу он меня не уколол!
До Скалистых гор мы за полдня добрались. Красота там несказанная. А цветов столько, что глаза разбегаются. Я таких и не видала никогда. Какой же из них Жар-цветок? Может этот: высокий, статный, лепестки, словно из белого шёлка. А, может, этот: тонкая травиночка, как бисеринками алыми снизу доверху усеяна. А вот этот на солнышко похож, а у этого цветочек сердечком…
Иду, кланяюсь каждому цветочку, а в глазах уже рябит. Да ещё сестрички дорогие снарядили меня, как на бал королевский. Вот сестричка Аглая мне и дала своё платье старенькое с юбкой кринолиновой да ещё всё в кружевах. Так я теми кружевами ни одного сухого куста, ни одного репья не упустила. Иду, как копна, еле поворачиваюсь. А сестрица Конкордия лучшие свои ботиночки отдала. Прюнелевые называются. В них, наверно, только на балах танцевать. Но не в домашних же опорках идти. Только правый ботиночек у меня ещё во дворе шмурыгать начал, а как до гор дошли, так и вовсе раззявился и давай всякие камушки да колючки хватать. Замучилась я с ним. Хотела отвалившуюся подошву шнурком подвязать, да только хуже вышло. Сунула я шнурки в карман – верёвочка-то всегда пригодится, а ботиночки на кустики повесила – может, птахи какие по весне гнёзда в них устроят. Пока с ботинками возилась, поняла, что устала. Да и Мякиш еле ножками двигает, тоже, видать, замаялся, бедолага. Я его хотела в котомку с травами положить, чтобы отдохнул маленько. Да куда там! Встопорщился весь, дескать, сам пойду. Мужик!
А я чувствую, что шагу больше не шагну. Да и есть хочется. Мы же, с утра с Мякишем маковой росинки в рот не положили.
* * *
Вдруг ёжик мой отошёл куда-то, а потом вернулся и тянет меня за кусты. А там пещерка. Небольшая, ладненькая, чистенькая. У входа место для костерка, а в самом уютном уголке сена целый ворох навален и рогожей прикрыт, вроде, как постель. Ну, я, признаться, к сену поначалу даже подходить боялась. Вдруг там мыши! Но Мякиш быстро порядок навёл: мышей разогнал, и даже одну гадюку придушил. У него не забалуешь – он парень серьёзный.
Сели мы с моим другом, хлебушка я нам отломила, молочка налила. Мякишу в мисочку, себе – в кружку. Уж как нам это молоко сестрица Ждана расхваливала: дескать, озаботилась, у самой Зорьки велела надоить, а у неё молоко самое сладкое, ведь эта корова на чистых клеверах пасётся. Только оно всё равно за день-то скисло. Покушали мы с Мякишем, да и завалились в душистое сено. Вроде, даже, подрёмывать начали.
И приснился мне сон. Будто не младшая неугодная дочь воеводы, а всамделишная царевишна-королевишна. Красивая-прекрасивая, даже краше моей старшей сестры Аглаи. И вот опускается прямо с неба перед пещерой нашей золотая карета, серебряными конями запряжённая. И выходит оттуда…
Тут я глаза открываю, и… О ужас! Стоит в проёме нашей пещерки кто-то огромный лохматый страшный и спрашивает громовым голосом:
– Это что за мелочь посмела в заповедную пещеру боевого мага забраться?
