Перед тем, как шагнуть в петлю, я хочу рассказать о том, чему стал свидетелем, независимо от того, поверит ли мне хоть кто-нибудь. Я не знаю иного способа избавиться от наводнивших мои сны и явь ночных кошмаров последних событий. Я не могу перестать слышать эти отвратительные для всех и устрашающие для меня запахи. Мне неведомо, как не слышать снова и снова то, что я слышал. Я смиренно принимаю седьмой круг как заслуженное наказание за то, что неспособен выдержать пыток, порождаемых моим же разумом, моим же телом. Уж лучше я обращусь деревом, которое будут раз за разом терзать гарпии, чем снова столкнуться со своими воспоминаниями.
Три недели назад в нашей деревне умер поп. Старый уже был, что все и сочли за причину смерти. Дело житейское, хотя и не самое обычное: отпевал его не поп из соседней деревни, как это часто происходит в наших краях, а кто-то заезжий, странноватый с виду, уехавший сразу после похорон: его одежда была похожа скорее на серую с коричневым оттенком, зеленеющую книзу труху, чем на рясу православного священника. Местный пономарь Лёва попрощался с нашим попом ещё раз, стоя у свежей могилы, и также отправился в путь – в город, за саном дьякона: дьякон давно уж говорил, что Лёве пора самому стать дьяконом.
А на первый же день после похорон в час утренней службы в совершенно пустой, хотя и незапертой церкви, зазвенел колокол. Это могло лишь означать сигнал тревоги – пожара или нападения. Так думали и я, и все мои односельчане, когда бежали в церковь. И все мы ошибались: в колокол звонил наш свежезахороненный поп. На нём была всем знакомая ряса, но жутко грязная, а руки – забинтованы.
Все подумали, что причиной был тот заезжий в трухлявой рясе, что отпевал его, однако поп всех переубедил: мол, ему сам Бог велел вернуться на землю и поработать до возвращения пономаря, а затем распахнутся пред ним врата на седьмое небо, уготованное праведным богословам. Хотя голос его звучал странно, будто его горло замерло, слова его достигли людских сердец, и все успокоились.
Так наша жизнь покатилась к нынешнему кошмару. Сперва мы стали замечать запах гнили, что источал поп, – этому мы нашли объяснение, опять же, от самого батюшки: мол, тело-то неживое уж, а дух в теле есть. Затем всё чаще происходило так: люди жаловались на зловоние не только в церкви, но и дома, а через пару дней переставали, после чего тошнотворный смрад начинали источать уже они сами.
На второй день поп замотал и лицо в бинты, что к вечеру того же дня стали чёрно-красными от, как я потом догадался, крови и гнили, а смрад был столь отвратителен, что к священнику невозможно было подойти ближе пары-тройки саженей, но с каждым днём всё большее число смрадных людей могло к нему подойти, и все они со временем покрывали все открытые участки тела, а, может, и всё тело такими же красно-чёрными бинтами. Всё больше людей источало нестерпимый смрад, от которого, казалось, уже и мои нос и лёгкие начинают обращаться чёрными гуморами, что источали бинты наравне с этой будто отравляющей тело и душу вонью.
Лишь на утро шестого дня я всё понял: мои односельчане не просто смердят – они действительно разлагаются. Кто-то или что-то их убивало одного за другим. Нужно было как можно скорее отправиться в соседнюю деревню, чтобы рассказать живому попу о происходящем. Весь день я потратил на то, чтобы проверить каждого не покрытого бинтами жителя – не воняет ли им гнилью – и уговорить их на бегство из деревни с первыми петухами, пока солнце не встало. Наивный, я почему-то думал, что мёртвые спят.
Я не знал и не старался догадаться, как именно распространяется эта убийственная гниль, поэтому на всякий случай запер и забаррикадировал вечером двери и окна вечером, чтобы через несколько часов выскользнуть из дома и бежать, пока солнце не встало и не началась летняя жара, от которой зловоние мёртвых становилось способным кого угодно повалить в обморок.
Однако в седьмой раз проснулся я не с первыми петухами, как всегда, а намного раньше – из-за жутких криков и грохота, что наполнили деревню. Я слышал, как крики обрываются с отвратительным хрустом, как они тонут в хрипе, от которого кровь стынет в жилах, как они просто стихают, оставляя за собой лишь давящую тишину в ночной тьме.
Стало светать, но петухов я не услышал. Я должен был убедиться, что за мной не будет погони, и стал следить за тем, что происходило снаружи. Со временем стало достаточно светло, и я начал различать сновавшие туда-сюда силуэты. Сомнений не было: живых среди них уже не осталось.
