Из цикла «Эпизоды на краю Империи»
1.
В городе Троицке, Оренбургской губернии, вышедший на льготу сотник Матвей Иванович Смирнов, пройдя два квартала за своей женой (в девичестве Янковской), тем же днем отъехал в станицу Екатерининскую. Никаких чувств, призвавших его на это выслеженное свидание, он не испытал – напротив, за время, пока глаза пробегали по ладной фигурке Валентины Ивановны, как и в дни ухаживания задержавшись на чудесном ее заде, сотник обрел свободу.
“А ведь… – подумалось ему, когда отвернул он обрат и пошел уже не скрываясь, – А ведь ставить мне за её грех свечки… Быть бы, быть бы мне революционером!”
Женившись на дочери троицкого мещанина, Матвей Смирнов в родную станицу не вернулся – по воле суженой поступил учителем. “Душой надобно жить, Матвеюшка!” – ежедень наставляла Валентина Ивановна. Матвей Иванович виновато жал плечи.
В декабре 1903 года объявился в гимназии Куниченко Петр Андреевич. И вскоре, отвернувшись к припостельному коврику, Валентина Ивановна промурлыкала, что жить следует идеей. “Ах, как чудесно! Иде-ей!” Еще через неделю, зевнув, она убрала мужнину руку с тугого бедра. Еще через одну, взяв страшную клятву, поведала, что Куниченко заключался в Глазовскую тюрьму. “Там он занемог и его свели в больничку на излечение. А он бежал через взлом решетки… Только представь, Матвеюшка: за дверью стражник ковкой по полу стучит, а он, душа, пишет по стене: “Божию милостью я амнистирован. Быть может, слягу вскорости, но сидеть сложа руки нет сил. Сие преступно. Считайте меня освобожденным на поруки. А на суд (независимый!) явлюсь.” Понимаешь, Матвеюшка, какое благородство?… Ах, Петр Андреевич! Это восхитительно, Матвеюшка, что ты ищешь его дружбы!”
Петр Куниченко был так мил, что подсадил станичника на высоту, облюбованную духом социал-революции.
А Валентина Ивановна, чаще и чаще вместо ночного поцелуя бормотала в подушку: “Служением надобно жить, Матвеюшка, служением! Идеей… А тебе нету.”
Однажды гимназисты увидели в окно жандарма, проглядывающего окна, и Куниченко исчез из Троицка. А с ним и хорошенькая Янковская.
Казак Смирнов до петухов прощелкал шашкой, иной раз по кончик оголяя ее. Вернулся в казачью службу. Дослужился до сотника. Вышел на льготу. И вот то, что мучило его эти годы – на поверку оказалось пеплом. Осевшей на сапоги пылью пройденного свиданием квартала. Заехать к однополчанину в Екатерининскую, погостить три зари – и домой!
2.
В поселке Екатерининском был волостной съезд. Запеченные жаром решений, к вечеру выборные разошлись по ночевкам. Обсудить, помозговать по-свойски, собрались и в доме урядника Федора Тимофеевича Баева. Сам некурящий, хозяин, по такому случаю, дал волю “козьим ножкам” – и в горнице посерело прежде уличного.
Акулина Баева бросила на стол самовар. Покуда скрипела слаженная на шпонках столешница, выказалась вазочка крупноколотого сахара. В родне Акулины Кузминичны все бабы урождались норовистыми и проворными.
