– Не то, не то, всё не то! – ком глины грязной лепешкой растекся по выбеленным стенам. Артур, не обращая внимания на то, что ладони его перемазаны, схватился за голову и принялся дергать себя за волосы. Я молча сидела в уголке и наблюдала. Есть минуты, когда к нему лучше не подходить.
Творческие люди – хорошие ребята. Но их так часто заносит… Наверное, чтобы до конца понимать, что же с ними творится, надо иметь такую же натуру. Мне оставалось только вздыхать. В отличие от жениха, я ничего не умела. Максимум могла красиво расставить посуду на столе к ужину. На этом всё художественное во мне заканчивалось.
Артур говорил, что это к лучшему. Что в семье должен быть только один гений. Ну или тот, кто себя таковым считает. Два таланта на одной жилплощади – это перебор. К тому же, он, как художник, хочет, чтобы им восхищались. Поэтому я, именно я, такая бездарная, но внимательная и отзывчивая, нужна ему.
– Главное, что ты всё понимаешь, – в очередной раз повторял он, разочаровываясь в какой-нибудь псевдогениальной своей работе.
А я не понимала ничего.
Сначала всё действительно складывалось так, как он хотел. Я была в восторге от того, что такой неординарный молодой человек почтил меня своим вниманием. Он часами мог рассказывать о древних мастерах – художниках и скульпторах, о том, как же ему нравится создавать красоту, как хочется остаться в веках. Создать нечто. Произнося это «Нечто», он всегда томно прикрывал глаза, поднимал кверху нос, словно принюхиваясь, и сжимал кулаки. Это было, как мне казалось, чистым вдохновением. Он в такие секунды становился неподражаем, и все девушки в округе падали ниц пред невероятным, поистине магическим ангелом искусства, которым он казался в тот момент.
А я просто вздыхала и гордилась.
Огромной его любовью была скульптура. Множество материалов в нашем развитом двадцать втором столетии ему доступно, но Артур всегда выбирал тот, что достать почти невозможно без должных связей – натуральную глину. Непослушная, но покорная, так он о ней говорил.
– Понимаешь, в ней есть что-то такое особенное… Она словно живая, – объяснял он как-то. Я потрогала. Ну, как будто грязь, ничего такого… Артур меж тем продолжал: – Когда я беру ее в руки, мне кажется, что с моих пальцев стекает история.
Он не умел объясняться просто, когда дело касалось искусства. Сплошные метафоры. Сперва это гипнотизировало. После – бесило.
Больше всего Артуру нравилось создавать портреты. Стека порхала над бесформенной массой, рождая новые головы. Казалось, что в своём доме Артур никогда не бывает один. С каждой горизонтальной поверхности на мир глядели слепые глиняные глаза. Старики, дети, длинноносые, лопоухие, в общем, сложные и особенные лица быстро ему надоели.
– Дети милы, старики вдумчивы, чудики чудны, мне тут нечего делать, – говорил Артур. Ему и в голову не приходило, что этими словами можно кого-то задеть. Меня, например.
Долго-долго я потом рассматривала себя в зеркало. Природа распорядилась так, что уши у меня стоят чуть в стороны, а подбородок разделен пополам ямочкой. Кому-то это казалось милым. Но в градации моего молодого человека я попадала в категорию чудиков… Просто потому, что была неидеальна. А он, такой добрый и всепрощающий, принимал меня как есть. И мне полагалось быть за это благодарной.
Хуже всего то, что поначалу так и было…
Мне же, очертя голову влюблённой, он казался великолепным. Лицо его так быстро менялось, так живо отражало каждую мысль, каждую эмоцию. Весь он был порыв и чувство.
А потом я прозрела. Чтобы все понять, ушло два года.
Конечно, он не был гением. Чтобы оценить, насколько посредственны его работы, мне пришлось перечитать половину библиотеки по искусству, которую мой жених собрал в одной из комнат своей квартиры. Глядя в чьи-то очередные пустые глаза, я гадала: неужели он сам не видит? Как можно сравнивать себя с великими ваятелями, говорить, что ты продолжатель, скажем, Бенвенуто Челлини или Франческо Квироло, если все работы твои одинаково бессмысленны, как и ты сам?
И то, что раньше казалось мне оживлением, огнём души, отраженном на лице, на самом деле – просто неудовлетворенное тщеславие, капризы, удивительная вредность.
Артур, как все вздорные бездарности, видел себя в совершенно ином окружении. Те, что были рядом, казались ему ниже его достоинства. Даже я. Поэтому он всегда с азартом лепил лица красоток и красавцев с рекламных плакатов. Раз за разом одинаково прекрасные куклы застывали, удерживая на глиняном лице горделиво отрешенное выражение. Заканчивая очередной портрет, Артур долго любовался им, фотографировался рядом. Видимо, так ему казалось, что эти парни и девушки как бы принимают его в свою стаю и гордятся оказанной им Мастером честью быть увековеченными в глине.
Конечно, никто этим не гордился. Они даже не знали о том, что где-то в мастерской одержимый фанатик издевается над их образами.
Однажды я попросила Артура сделать и мой портрет тоже. Это было еще в те времена, когда я им восхищалась. Бросив на меня презрительный взгляд, он проронил сквозь зубы:
– Ты обыкновенная, чего с тобой возиться?
«Что ж тогда ты живешь со мной, а? Вот уже год, как возишься со мной во всех смыслах? Ничего, нормально тебе это?», – кричал мой разум. Сердце беспокойно билось в груди. Я все еще его любила. Надо было бы развернуться, уйти прямо тогда, покинуть этот приют фальшивой красоты. Но я проглотила обиду, заставила разум заткнуться и пошла готовить ужин. Гений же остался рождать новый «шедевр».
Постепенно всё вставало на свои места. Этот роман давно стал мне в тягость. Но я почему-то медлила и всё никак не уходила.
Вот и сейчас, задумчиво прокручивая на пальце обручальное кольцо, которое он мне снисходительно подарил недавно, я сидела на своем любимом стуле и думала, как можно было быть настолько слепой.
Однако же сегодняшний спектакль шёл по какому-то новому сценарию.
Всё началось с того, что Артур приволок домой старый манекен. Не такой, на котором обычно представлена одежда в магазинах. Это был менее футуристичным, удивительно анатомически правильным. Пластиковая девушка как будто слегка улыбалась.
