В жаровнях наших стынут угольки,
Глад мучит летом, а зимою хлад,
Рычат на нищих уличные псы,
Встречаешь всюду брань и злобный взгляд.
Не сетуй – не простят нам нищеты…
Маламут не рычал; он скорее доброжелательно, чем настороженно, разглядывал незнакомых пока людей. С особым любопытством он тянул свой нос к Сашке; пацан, кстати, тоже был бы рад познакомиться с ним поближе – вон как горели его глазки восторгом и нетерпением. Николаич перевел взгляд на взрослых. В голове до сих пор теснились строки неизвестного произведения, которое – как он чувствовал – должно было послать его в следующее путешествие; не позднее, чем в очередную субботу. Откуда был вырван этот отрывок? Это предстояло выяснить, а пока – разобраться с его скрытым смыслом. Потому что ни Кирюхины (это была фамилия соседей), ни сам Кошкин с супругой под определение «нищеты» никак не подходили. Если верить словам Николая, ни «глад летом», ни «хлад зимою» никому из них не грозили. А голодные взгляды взрослых – особенно женщин – выражали не тревогу о будущем, а вполне естественный вопрос:
– А где сокровища? Где злато и каменья, которые ты приносил из прошлых вояжей в прошлое?!
И Виктор Николаевич совершенно искренне ответил, опустив руку на широкий затылок щенка:
– Вот сокровище, что прибыло со мной из Древней Руси двенадцатого века. Знакомьтесь – это Герой, моравский маламут.
– Как ты сказал? – задумчиво протянул Николай; очевидно, он когда-то изучал этот вопрос, потому что с сомнением в голосе сообщил всем, и прежде всего Николаичу, – про аляскинского маламута слышал, а вот про моравского…
– Ну, так откуда-то таких собак на Аляску ведь привезли? – резонно ответил ему вопросом Кошкин, – почему не из Моравии?
– А где это, Моравия? – вышла вперед Людмила, тоже забывшая на время о страшных клыках маламута.
Николаич не успел ей ответить. Потому что раньше него на задумчивость родителей отреагировал Сашка. Пацан ловко соскочил с рук отца, прильнул на мгновение к шее щенка, которую не смог обхватить ручонками… миг – и ошалевший от такой бесцеремонности Герой превратился в ездовую собаку. Сашок ловким движением заскочил на его широкую спину.
– Эй – эй! – тут же сдернул его Кошкин, – ему пока нельзя!
И повернулся к родителям шустрого паренька с чуть извиняющимся пояснением:
– Он ведь еще маленький, щенок – всего два месяца. Косточки еще растут, так что загружать их нельзя – вырастет кривоногим и горбатым.
– Щенок?!! – выдохнули сразу трое взрослых.
– Два месяца? – это уже один Николай шагнул вперед и ловко перехватил у Николаича ребенка.
Одной левой, кстати. Потому что правая так же бесстрашно, как прежде у сына, гладила широкий лоб маламута.
– А почему Герой? – это Сашок пропищал уже с рук отца.
– Потому что он действительно герой – самый настоящий, – с гордостью за пса заявил Николаич, – спас от злых происков иностранного агента целую княгиню – Ярославну; если кто слышал про нее.
– Слышали, – кивнула Людмила.
Она тоже когда-то училась в классе Виктора Николаевича, тогда совсем молоденького учителя, и отличалась изрядным прилежанием. А сам Кошкин, отметивший этот факт краешком сознания, вдруг задал еще один вопрос – себе:
– А что было бы, если княгиня там, в далеком одна тысяча сто восемьдесят пятом году, отпила бы из кубка? Или шальная стрела из греческого стана поразила Кассандру на стене Трои, когда я был в ее теле? Или…
На свете только тот судьбою одарен,
Кто осторожным и разумным сотворен,
Кто не пойдет сухой, не скользкою дорогой
Не осветив умом, не ощутив ногой…
Об этом – о своих вполне обоснованных опасениях – Кошкин рассказал всем уже дома. Герой успел обнюхать все в своем новом жилище; сожрать остатки борща и пельменей, и сейчас лежал в углу залы с довольной физиономией. А Николаич тут же пожалел, что рассказал об этой стороне своих удивительных путешествий; пока неисследованной стороне. Он, впрочем, не горел желанием исследовать ее. Так же, как и отвечать на вопрос Валентины:
– И как же ты, мой драгоценный, возвращался домой? Говорил волшебное слово?
Кошкин раньше о такой сугубо интимной подробности путешествий не распространялся. Стеснялся. И – задай сейчас этот вопрос кто-то другой – постарался бы увильнуть от него, перевести на что-нибудь другое. Да хотя бы на те же стихотворные строки, что сами всплывали в голове, обещая новые приключения. Но от Валентины отвертеться было невозможно. Это было проверено не раз; вбито и в подкорку глубоко внутри головы, и снаружи ее – крепкими кулаками супруги.
Не верь посулам жен и дев,
Их легким увереньям,
Ведь их довольство или гнев
Подвластны вожделеньям.
Под их любовью показной
Скрывается измена…
Нет – в любви Валентины Николаич нисколько не сомневался; про измену даже думать не хотел – был уверен в своей половине на все сто. А вот вожделение, а тем более гнев… В-общем, Кошкин глубоко вздохнул и во всем признался. Первым не сдержал рвавшийся из глубины души смех Николай. Он сначала закашлялся, пытаясь сдержать хохот уже на выходе; не справился с этим, и захохотал громко и безудержно. Скоро в комнате смеялись все; даже Герой улыбался во всю зубастую пасть. А Николаич, махнув рукой, тоже засмеялся.
– Аякс…, – чуть не плакал сосед, – Одиссей; князь Игорь… Ну, и у кого из них длиннее…
– Бац! – Людмила, оказывается, тоже умела отвешивать подзатыльники собственному муженьку.
Судя по тому, что веселый Сашка ничуть не удивился, эта процедура в семье Кирюхиных была давно отработана. А Валентина, задумчиво поглядев на собственную длань, еще задумчивее протянула:
– Так вот почему ты не спешишь лечить свой простатит?!
Кошкин смутился теперь совсем окончательно; такой подставы от собственной жены он никак не ожидал. А Валентина Степановна вдруг озарилась теплой улыбкой:
– Этот ты, Витенька, терпишь, чтобы точно вернуться назад, ко мне?..
Николаич, вообще-то, никогда не задумывался о том, что его путешествие в прошлое может иметь билет в один конец; однако, попробовал бы он не кивнуть сейчас головой!..
Пока Кошкин мужественно терпел жаркие объятия супруги, сосед, довольно покряхтывающий, ткнул пальцем на Героя:
– С этим зверем нужно что-то делать. В квартире ему не прожить; особенно, если он вырастет с годовалого теленка, как утверждает Николаич.
Вообще-то это утверждал не Кошкин, а моравский посол – через толмача. Но Виктор Николаевич возражать не стал. Он тоже вдруг пожалел Героя; перспектива у пса была одна – короткие прогулки на поводке, да гневные возгласы других собачников, которые будут грудью защищать своих маломерок от моравского маламута.
