Шабаш на белом холме
Юная Фалази была ранимым ребёнком. Чутко она относилась к своим ощущениям рядом с людьми и животными, любила говорить с птицами. А обидеть её можно было очень легко.
Сегодня она заснула на закате, хотя бабушка строго запрещала это, говорила, что маета нападёт. Но ослушалась девочка. И вот начал девочке снится один и тот же сон.
В сновидении она просыпалась, продолжая на яву мирно спать. Казалось ей, что она медленно парит над поверхностью земли. Лёгкий сквозняк понёс девочку прочь от постели… Рябиновой зарёй горел закат на окном спальни. Распахнул створки окна восточный ветер. Лёгкая Фалази вылетела в окно, минуя сад, поднялась высоко над улицей, над городом. Летела она так быстро, что предметы размывались… И вот перед ней холм белый от первого снега. На самой маковке того холма горит костёр, а вокруг стоят тёмные люди с чёрными перьями в руках.
Просыпалась резко, сердце колотилось, лоб мокрый, руки ныли. Этот сон часто снился ей. Когда исполнилось ей 18 лет во сне она смогла разглядеть лица тех людей, свитки с клеймом, которые они жгли в том костре. Решилась она и стала с ними в круг возле костра. Люди сняли чёрные капюшоны, долго смотрели ей в глаза, а потом стали шутить и смеяться, травили байки, ели тёплые яблочные пироги… Какой тут страх? Весело было. А какие стихи они читали!
Проснулась тогда Фалази счастливой. На подушке лежало чёрное перо, а на стуле висела чёрная мантия с капюшоном. Накинув его, подошла Фалази к ночному зеркалу, стёрла с него пыль ладонью своей… В отражении за её спиной стояли семнадцать тёмных силуэтов. Но не боялась она больше, сила растекалась внутри чёрной водой, омывала тонкие субстанции души, делая струны её голоса пронзительными.
С той поры больше никто не мог ранить сказочницу ни словом, ни делом. Стала она силой особенной, которая способна оживить образы мнимые. Румянец расцвёл на её щеках навечно.
Мы – тени у костра с чёрными перьями Пегаса, мы пишем для тебя.
История рождения нашего Пегаса.
Кладбище белого единорога
В далёких степях скифских жила в диком табуне стройная кобылица вороная, не было краше той кобылы. Вожаком табуна был сильный жеребец исполинского роста, бурые бока его блестели, грива сверкала, а на лбу цвела белая роза – особая метка высшего сословия полубогов.
Люди не приписывают животным душ, не считают их достойными испытывать чувства, любить и ненавидеть, но это не так. В первую полную луну весенней ночью венчались в роще диких акаций вожак и вороная кобыла. Лунный свет серебрился на молодой листве, струился по спящим цветам, а конь закрывался мордой в чёрные косы своей избранницы. Табун ночевал в километре от них. Ревновали кобылы, не до сна им было в ту лунную ночь. Старшая пёстрая кобыла смотрела вверх на луну и, проклиная соперницу, рыдала. Нет страшнее заклятия, чем то, которое послано полной луне от сердца.
После той ночи в табуне шептались о том, что вороная ждёт жеребёнка. Почти год спустя в той же роще кобылица разродилась двумя жеребятами. Один белый, а второй чернее пера самого чёрного ворона. Пока они не окрепли, она поила их молоком, а отец носил любимой букеты из пролесков.
Жеребята были особенными, не были они похожи на других малышей. Росли быстро, догнать их не мог никто. У чёрного начали пробиваться перья на спине, потом крылья, а у белого на лбу появился рог. Зла и добра было в них поровну. Единорог управлял погодой и радугой, врачевал раны, а Пегас вдохновлял души, лечил их от уныния. Полная луна прокляла их, обрекая на вечную жизнь и молодость. Видели они, как стареют их родители, как белая снежная степь забирает их в свой покой, как сменяются века…
Люди узнали, что в степи у старых акаций водят табун гордый конь с чёрными крыльями и белый конь с волшебным рогом. Не раз они пытались приручить или убить тех жеребцов. Пегас улетел спасать человечество от уныния и злобы, силой заставлял людей вместо ножей брать перья свои и слагать на бумаге боль и печаль, грусть и радость.
Единорог же защищал степь свою, отражал стрелы и мечи белой вечной шкурой, пронзал рогом врагов. Врачевал избранных, топтал негодных. И врастали в степные ковыли черепа и кости врагов, осколки их щитов, обломки их стрел, металл их доспехов.
Весной у древней узловатой акаций встречаются в свете луны братья. Пегас прилетает весь в ранах от жестокости людской, обнимает чёрными крыльями белого скакуна, а Единорог в ответ слезами горькими заживляет раны. До утра они гуляют по кладбищу и молчат о важном. А весенняя луна играет им на призрачной скрипке с ликом чёрного черепа музыку вечности…
Есть ли в тебе тьма
Если в тебе чёрный цвет?
Разве нет?
Нет – это не ответ.
Есть ли в тебе червоточины?
Когти тоже не заточены?
Ангелы ночуют у обочины.
Если в тебе гниль и сор,
Прорези от бывших спор,
Демонов рой, то в зазор
Светит невозможный свет…
Если чёрного в тебе нет,
То как разглядеть контраст
Между белым и чёрным каст?
Моно не играет, не живёт тут.
Если ты – тьма, тебя уже ждут.
Говори то, что кипит внутри,
Не можешь – читай и смотри,
Не решился – пиши, но сотри.
Начинаем. Раз, два, три!
Без крыла как поэт без пера
Лошадь белая родила его
На исходе кровавой луны.
Облизала с любовью всего
Влажностью липкой слюны.
Вскормлен до рвоты туманом,
Сыт грехом пошлости до пьяна.
Любви добивался обманом,
Подливая красоткам вина.
Никогда никого не любил.
Слёзы лили во след. Всё бывало.
Сколько душ молодых загубил,
Но ему было скучно и мало.
Девки бредили, звали назад,
Восхваляли жестокого песней,
Но уже не горел ими взгляд,
Поиск жертвы куда интересней.
Сколько од написали о нём,
Сколько рифм перебрали, увы.
Наш Пегас спит в убежище днём
И не кажет на свет головы.
По ночам мужем входит в дом
К новой жертве искусства страстей.
Бог, поэт, нигилист и садом
Полон новых кошмарных затей.
На рассвете сменив ипостась,
Вновь крылатым конём улетит.
Дева плача, забыть всё клялась,
Ведь сообщество ей не простит.
Только он ей меняет геном,
Что под кожей напалмом горит.
Бог, поэт, нигилист и садом —
Неизвестный зоологам вид.
Власть тьмы
В очередь становилось отродье суккубов
У трона их пастыря, их вечного чёрного короля.
Асмодей брал их властно и до крайности грубо,
Для утехи и в наказание, воспитания для.
Задирали высоко в прогибе свои хвосты,
Там, где не было широко – становилось.
Демон, знавший грязь вязкую и степени чистоты,
Казнил их собою. Считают пусть за милость!
Рычал в вожделении пред одним лишь ликом,
Его представлял с каждой из хвостатых сук.
Хватал за косы когтями в порыве диком,
Что вздувались толстые вены на коже рук.
