Двадцать третьего февраля две тысячи пятнадцатого года в одиннадцать часов вечера машина скорой помощи въехала на обширную территорию Новосибирской городской больницы. Скользя по заснеженной пустынной дороге, слабо освещаемой редкими фонарями, она остановилась возле темного больничного корпуса третьего кардиологического отделения. Было позимнему тихо. Падал мягкий пушистый снег.
Михаил медленно вышел из машины. Ночь. Снежинки празднично искрились под фонарями. Женщина-врач подошла к железной двери, нажала на кнопку вызова. Замерла в ожидании. Застыли и Михаил с медбратом. Молчали. Не шевелились.
Через пару минут открылась дверь. Сонно выглянул охранник – невысокого роста, в серой униформе.
Вошли внутрь. Короткий коридор с наклоном вверх вывел их в просторный полутемный холл со множеством дверей. Возле стен обильно расставлены ряды белых железных стульев. Врач пересекла холл и открыла еще одну дверь, оказавшись у порога просторного кабинета. Здесь тоже было пусто и темно, и только лампа на столе была включена. Врач что-то негромко произнесла вглубь помещения. Без ответа. Снова стояли и молча чего-то ждали.
– Раздевайтесь пока, – тихо сказала врач скорой помощи.
Михаил, вялый, поставил пакет с вещами на один из стульев, снял куртку, повесил ее на крючок на стене.
Подошел охранник.
– Нет ее? – спросил он у врача, и, не дожидаясь ответа, ушел вглубь кабинета, где виднелись еще двери и ширмы. Долго там бродил. Наконец появилась заспанная женщина в белом халате.
– Что у вас? – спросила она с неприязнью, садясь за стол и беря протянутые ей бумаги.
– Давление. Не можем сбить, – почти подобострастно ответила врач скорой помощи.
– Я же говорила – не привозить таких! – недовольно повысила голос врач за столом.
– А мы что сделаем? – пожала плечами врач скорой.
– Мне класть некуда, – снова зло сказала местный врач, листая бумаги. – Ну вот! – решительно откинулась она на спинку стула, с силой ударяя внешней стороной пальцев по листам. – Ну вот же! Все лекарства, какие надо, приняты! – Она возмущенно посмотрела на врача скорой. – Все, что надо! Сейчас у него упадет до нормы – и что мне делать?!
Врач скорой промолчала. Недобро настроенная женщина взяла со стола прибор для измерения давления.
– Садитесь.
Михаил сел на второй стул. Врач надела Михаилу манжету на правую руку. Понадавливала грушей, нагнетая воздух. Замерила давление.
– 140 на 90, – сухо, и даже как-то осуждающе произнесла она.
Сняла манжет. Надела его на левую руку Михаила. Снова замерила.
– 180 на 110, – процедила она и молча забрала бумаги.
Врач скорой и медбрат (меланхоличный юноша-здоровяк) тихо и поспешно удалились, а суровая женщина принялась что-то писать. Писала она долго, почти час, причем Михаил то и дело постоянно где-то расписывался, в нескольких местах написал полностью свое имя, фамилию и отчество, отвечал на ее многочисленные вопросы – были ли операции, диабет, болел ли гепатитом, и так далее.
– Подождите пока в приемном покое, – наконец произнесла врач почему-то все тем же недобрым голосом.
Он вышел в темный холл, сел на железный стул. Посмотрел на часы на стене – уже двенадцать ночи. Но мыслей никаких по этому поводу не было – сильная слабость, вялость, и полное безразличие к окружающему.
Вспомнил. Достал сотовый. Позвонил жене. Трубка откликнулась мгновенно.
– Ну как ты? – встревоженно спросила Аня.
– Да все нормально, – ответил он. – Меня приняли. Сейчас бумаги оформляются. Потом поведут в палату.
– Ну, слава богу! – вздохнула жена.
Подошла заспанная медсестра в зеленой униформе.
– Тапки есть? – безразлично спросила она.
Михаил кивнул.
– Потом перезвоню, – сказал он в трубку, отключаясь.
– Переобувайтесь, – все также вяло произнесла медсестра, глядя куда-то в сторону.
Он раскрыл пакет. В ворохе вещей, второпях собранных женой, нащупал пакет с тапками. Вытащил, вытряхнул их на пол. Переобулся. Ботинки составил в тот же пакет, который медсестра тут же и забрала.
– Это ваша куртка? – снова спросила она, указывая на вешалку.
Он с трудом поднял голову, посмотрел в указанном направлении – кроме его пуховик больше ничего не висело – равнодушно кивнул. Медсестра сняла пуховик. Скрылась с его вещами за какой-то дверью в самом углу. Но вскоре снова вернулась, подсунув Михаилу какие-то бумаги, лежащие на твердой папке, и тыча ему шариковую ручку. Михаил с трудом прочитал: куртка – синяя, ботинки – черные.
– Распишитесь, – все также безразлично сказала медсестра.
– Где? – вяло поинтересовался он, беря ручку.
– Вот здесь, где галочка.
Расписался. Слабость не отступала. Все плыло. Медсестра оторвала экземпляр «из под копирки» и протянула ему.
– Будете выписываться – получите вещи обратно, – сказала она и подала еще какие-то бумаги.
Он расписался: что ценных вещей не имеет, что деньги, паспорт и сотовый не сдает на хранение, и что все его данные можно использовать в электронных системах обработки. Наконец медсестра, раскрыв широкие двери, повела его вглубь учреждения.
Они долго шли по бесконечно-длинному полутемному пустому коридору. Высокие потолки – около четырех метров – тонули в полумраке. Столы, шкафы, лес капельниц, длинный ряд раскрытых дверей в черные проемы больничных палат. Редкие, опять же пустующие, дежурные посты медсестер в виде стола, стула, телефона, шкафчиков и светящейся лампы на стене. Больше он ничего не замечал, полностью задавленный тягучей слабостью.
Наконец коридор закончился и они повернули направо, вдруг оказавшись в небольшом закутке, справа и слева плотно заставленном топчанами, занятыми больными, в основном – стариками и старушками. Многие не спали. Кто-то сидел, кто-то стонал, кто-то плакал.
– Вот ваша кровать, – указала медсестра на свободный топчан – предпоследний у правой стены – собираясь уходить.
– А где здесь туалет? – поинтересовался он.
Женщина махнула рукой вглубь закутка и решительно удалилась.
Михаил огляделся, не зная, куда девать пакет. У соседей стояли стулья для этих целей, у него же стула не было. Тогда он убрал пакет с вещами под топчан. Потом он какое-то время стоял и смотрел на свою постель, мучительно размышляя – лечь в одежде поверх всего, или все же привести свою лежанку в нормальный вид, и спать под одеялом – вся постель и покрывало лежали поверх деревянных досок в свернутом виде. Понял, что под одеялом ему нравится больше. Значит придется напрячься.
В нише стены у самого топчана располагалась батарея отопления. Михаил потрогал – горячая. Не прислониться бы во сне, – отрешенно подумал он, осматривая соседей – у всех хоть какие-то матрасики да были. Стараясь не делать резких движений, как можно спокойнее и тише, он сдвинул одеяло, подушку и пододеяльник в одну сторону, взял сложенную простынь, развернул ее, постелил на голое дерево. Вытащил из под простыни постель и переложил ее на застеленную часть топчана. Заправил простынь на освободившейся стороне. Расстелил пододеяльник и долго вдевал внутрь одеяло. Потом, взяв за углы, несильно потряс, чтобы одеяло равномерно разошлось в пододеяльнике. Надел наволочку на подушку. Расправил постель. Нагнулся. Голова неприятно закружилась. Достал из под топчана пакет. Присел на жесткую кровать, под внимательным взглядом старушки напротив, которой не спалось, и которая, тихо постанывая, сидела на своем топчане и в темноте смотрела на вновь прибывшего. Михаил отвернулся от женщины, невольно покосившись вправо. В его ногах лежал мужчина с короткой стрижкой. Шея, грудь и правая рука – в бинтах. Он время от времени стонал, не меняя своего положения.
