Милый мой, любимый… где ты сейчас… чем занимаешься? Улыбаешься или грустишь? Прежде я никогда не испытывала ничего подобного, была слишком труслива: боялась, что ты разобьешь мне сердце, и потому уже заранее прощалась с тобой и тосковала. Похожа ли моя грусть на твою?
Теперь все изменилось, я уже не боюсь. Мечтаю о лучах солнца на наших лицах, о поцелуях под летним дождем, о твоих руках, осторожных и импульсивных. Где же ты? Похожи ли твои мечты на мои?
Вчера мне исполнилось восемнадцать. Праздник прошел как обычно. Ничем не примечательный дождливый ноябрьский день и торт со сливками. Уже сутки, как ничего не меняется. Дождь все так же моросит, а ветер терзает ветви деревьев. Остатки торта – на тарелке передо мной. Кончиком ложки я зачерпываю немного сливок и пишу: «Люблю». Я подтягиваю колени к подбородку. Табурет слишком мал для моего несуразного тела, онемение и холод в пояснице наступают практически сразу, а ноги постоянно норовят соскользнуть на пол – я едва держусь на весу.
Сейчас меня не волнуют ни собственные печали, ни чьи-то чужие заморочки. Пустота и боль. Дождь и ветер за забрызганным каплями окном. Я давно привыкла к мысли, что у меня есть только я. У меня нет друзей, только Маринка. Ну, и брат Димка, но о нем… я подумаю о нем потом.
Я сторонюсь одноклассников, поглощенных не столько собой, сколько внешним отражением себя – собственной крутостью на снимках селфи, бахвальством и «драмами» в якобы остроумных твитах. Маринка такая же, как и все они. Даже хуже, она гордая и излишне самоуверенная – и оттого ее одиночество еще болезненнее моего.
Почему я дружу с ней? Нет, не так. Почему она стала моей подругой? Кто, как не я, лучше всего оттенит ее яркую индивидуальность? Кто, как не я, лучше всего подчеркнет своей бледностью ее яркую красоту? Мы как блюз и хип-хоп, как янтарь и стразы, как туман и солнечный свет. Она – дочь режиссера и известной актрисы. Я – дитя инженеров. Она чувственная и эмоциональная. Я никто, я серость, я механизм. Мне запрещено клянчить и реветь, мне запрещено быть девочкой, мне можно только терпеть. Я люблю ее. Люблю Маринку – свою противоположность, свое второе «я»: несколько развязное и театральное. Понимаю, принимаю, люблю… и терплю.
До седьмого класса мы практически не общались. Она всегда входила в класс последней, уже после звонка, высокая и красивая. В каждой черточке ее лица, в гордо поднятой голове, в неспешной походке – во всем читалось: «А вот и я, аплодисментов не нужно». Мальчики Маринки сторонились, страдая от ощущения собственной неполноценности, которое внушала им ее величественная, холодная красота. Девочки ненавидели открыто и так сильно, как можно ненавидеть свою мечту, зная о том, что ей никогда не суждено сбыться. С появлением в школе ее старшего брата эта ненависть усилилась в тысячу раз.
* * *
В первый раз я увидела Марка чуть более четырех лет назад, первого сентября. Он проплыл мимо меня на велосипеде, его белая рубашка развевалась на ветру – и я живо представила, что это мой принц мчит ко мне под белым парусом. Конечно же, мы должны были столкнуться. Парусник собьет меня с ног, и принц поможет подняться. Наши взгляды встретятся, и мы непременно будем хохотать минут пять, прежде чем узнаем имена друг друга. Но… прошла пара минут, мой «герой» вновь возник передо мной, теперь он ехал в обратную сторону: я слышала его смех и видела его взгляд, полный любви. Только смотрел он не на меня. Вместе с ним ехала девушка. Она была милой. Слишком милой. И в тот момент я впервые узнала, каково это, когда щемит внутри…
Марк был чрезмерно красивым, временами чересчур отстраненным, однако его холодная красота располагала к себе. Он был из тех, кого невозможно не заметить и невозможно забыть. Он обладал внешностью Гамлета: открытым, грустным лицом, в выражении которого читалось что-то мятежное и загадочное, что мне, как девушке романтически настроенной, очень нравилось. Практически сразу после его появления в школе все мои одноклассницы стали мечтать о том, чтобы покорить этот Эверест. Высокий и неприступный.
Вот только у Марка уже была муза, и он смотрел лишь на нее – милую блондинку из десятого класса. Вне школы Лиза всегда носила светлые длинные платья, в которых выглядела, словно барышня из дворянского гнезда. Ей не хватало только широкополой шляпы, украшенной бутонами роз, но я сама мысленно водружала эту шляпу на ее миниатюрную голову. Так моя боль становилась сильней.
Вскоре я поймала себя на мысли, что каждый раз, возвращаясь из школы и проходя мимо развилки, где я встретила Марка впервые, с замиранием сердца жду, когда мелькнет его рубашка. Я замедляла шаг, а иногда даже останавливалась, если время не торопилось; и делала вид, что спешу, услышав шуршание по асфальту велосипедных шин. Еще через месяц я стала прятаться от них за холмом. Влюбленная парочка и без того никогда не обращала на меня внимания, но благодаря укрытию я окончательно утратила ощущение реальности и могла мечтать безнаказанно. Теперь я позволяла себе большее. Я не видела Лизу, рядом с Марком в моих мечтах была я. Этим я жила. Так мне нравилось…
Я была безоблачно, как-то по-идиотски счастлива, что у меня появилась своя тайна, которая связала меня с другими – такими же, как и я, влюбленными дурочками, мечтающими об этом загадочном принце. Так я больше не чувствовала себя одинокой…
* * *
В седьмом классе моей мечте все же суждено было сбыться – мы с Марком столкнулись, и он – о, чудо! – даже заметил меня. Но, как это обычно бывает у неудачниц вроде меня, все произошло вовсе не так, как я когда-то себе представляла.
Это случилось после длительной болезни Димки. Мама не могла позволить себе не ходить на работу, поэтому мне пришлось пропустить много уроков, чтобы приглядывать за братом. Три недели мы провели с ним, как два одиноких сыча. За это время я истосковалась по своим тайным страданиям, поэтому, как только заточенье закончилось, я прибежала к развилке. Я ждала у дороги и была готова в любой момент изобразить, что иду по делам и очень спешу. Был май, но стояла изнурительная жара, поэтому довольно скоро я устала от безжалостного, навязчивого солнца.
Неподалеку разворачивалось строительство чего-то нового, наверное, в будущем очень красивого. Шум техники заглушал даже стук моего неугомонного сердца, и не было ни малейшего шанса расслышать шорох велосипедных шин. Боясь пропустить встречу с Марком, я стала медленно пятиться за холм, чтобы спрятаться там от солнца. Почва была мягкой, песчаной, поэтому, когда моя пятка уперлась в камень, я вздрогнула и чуть не скатилась вниз, к дороге, но чьи-то руки подхватили меня. Я обернулась – и уперлась подбородком в грудь Марка.