История сия начинается у светлохвойного леса, в купеческом особняке семьи Шелковых. Так уж вышло, что богатое жилище было расположено в двенадцати саженях от него, но это совсем не являлось каким-то недостатком для дома или же тягостью для живущих в нем. Напротив! Ведь, как показывает наша необычайная и дивная просветительница жизнь, по обыкновению самая скромная и незаметная второсортность впоследствии становится яркой и неподражаемой своеобразностью.
Погода в тогдашнее утро пребывала в самом благодатном своем расположении. Уже давно всюду пели птицы, на летнем ветерке со спокойной радостью покачивались и стройные, и изогнутые деревья. Солнечные лучи успели вдоволь обласкать изумрудную траву и огромное старинное поместье. В такое время мало кому может сделаться тоскливо или невозможно на душе, ибо сам Господь Бог радует все живое такой приятной сердцу погодой. Голубое небо, яркое солнце, прохладный ветерок, зеленая трава и сладкое щебетание птиц – это ли не счастье для русского человека? Да и много ли потребно для счастья? А если вообразить, что потемнеет это прекрасное голубое небо, на смену нежному прохладному ветерку придет сильный леденящий ветер, зашумит пугающая все живое гроза со страшнейшим громом и острыми молниями… Тогда и поймет человек, как хорошо и отрадно ему жилось при невинном летнем солнышке, при ветерке и пении птичек. Поймет человек, да гроза от этого не успокоится так скоро. Однако же и она не имеет удовольствия пребывать с людьми вечно. На смену грозе обязательно вновь придет ясная погода, которую Божии творения еще более будут ценить, понимая, что не в силах удержать навсегда то, чем имеют милость наслаждаться.
Как раз таки в такое чудесное утро мирно почивал в своей постели Николай Геннадиевич Шелков, совсем не понимая того, сколько всего прекрасного и необычайно невозвратного он теряет, обменивая все радости утренней природы на поздний сон. Николай Шелков был молодым сыном здешнего купца. Ему было двадцать лет от роду. Два года назад он воротился в поместье, к отцу и матери, после обучения в Петербурге. Он твердо решил, что желает продолжить папинькино дело, а потому последние два года помогал ему в торговле и разъезжал с ним по разным городам, надеясь, что в будущем сам будет богатым хозяином поместья, вхожим в светское общество. Стоит отметить, что Николай Геннадиевич принадлежал к знатному и уважаемому роду Шелковых, который славился на всю округу образованными да деятельными купцами, тем не менее это был человек достаточно кроткий для своего статуса и не совсем склонный к деньгам.
По дому Николай Геннадиевич всегда ходил в просторной красной рубахе, кою носил еще его дед в молодости, поверх нее надевал однобортный темный жилет. Ко всему этому добавлялись черные шерстяные брюки, заправлявшиеся в домашние купеческие сапоги. Иной раз Шелков и вовсе мог иметь удовольствие ходить лишь в одной рубахе, без жилета и пояса, в шароварах цвета угля да в барских сапогах.
Это был очень добрый человек, который в свои младые лета еще не очернил сердце сребролюбием, жестокостью и деспотичностью к крестьянам, непослушанием и непочтением к родителям, затуманиванием разума своего бесконечными кутежами и гуляньями. Стало быть, от того это все, что в семье отец с матерью всегда подавали должный пример единственному чаду. Ни разу Николай не видел того, чтобы папенька или маменька секли рабочих или по-иному телесно наказывали их как-либо. Разве что папенька мог накричать, намахаться руками, оттопаться ногами, но бить людей своих никогда не смел.
Не отличались Шелковы и жадностью. Несмотря на то, что в доме всегда всякой вещи было достаточно, избытка никогда не случалось. По большей части так бывало потому, что немалая доля дохода уходила на изготовление деревянной мебели и ткацких изделий, на чем и держалась вся прибыльная торговля семьи Шелковых. Даже в их немалом доме на первом этаже в нескольких комнатах располагалось четыре станка. Одной фразой – не видала семья купеческая никогда ни обделенности, ни излишества.
Сам Николай, «Николушка», как величала его маменька, был по обыкновению воспитан в любви, в лелеянии, наказанию мог подвергаться, но весьма редко и уж в самых крайних случаях. К примеру, когда без спроса убегал из дому, чтобы порезвиться с крестьянскими ребятишками, да так на весь день и пропадал с ними в лесу. Или же когда шалил, утаскивая из мастерской молоток и гвозди, пытаясь заколотить в своей комнате дверь изнутри, чтобы папенька не смог войти и там уже бранить его. Но таковые случаи были весьма-весьма редки. А как только мальчику пошел двенадцатый годок, отец распорядился об его обучении в одной из лучших академий Петербурга, где Николушка был одним из образцовых учащихся, которые имеют такую возможность – преуспевать единовременно в таких несочетающихся межу собой уроках, как, к примеру, арифметика и французский. До академии же учился мальчик на дому у приезжающих гувернеров. Папенька не скупился касательно домашней учебы сына, и каждый воспитатель (а их у Николушки было пять) получал по триста рублей в три месяца. В академию отрок Николай ехал уже нескудно образованным, по тогдашним меркам, студентом. Неплохо давался ему и родной язык, а стихотворения Александра Сергеевича Пушкина он так быстро запоминал и столь искусно прочитывал и чувствовал душой, что профессора даже самого преклонного возраста аплодировали ему стоя при каждой его победе в литературном состязании. Обучение в Петербургской академии длилось шесть лет. По окончании же его Николай не пожелал остаться в граде на Неве и вернулся в родное поместье, где был решительно настроен на продолжение отцовского дела. Отец нашел его намерение весьма разумным и теперь уж сам взялся за дальнейшее «образование» чада. Почти каждый день они ездили на ярмарки, рынки, базары, в ближайшие города, где молодой Николай многие навыки перенимал уже на практике, что несло весомую пользу для него. Так и плыли его тихие купеческие деньки.
Сегодня же был выходной день, и Николай позволил себе разоспаться, поскольку в будние дни отец, по обыкновению, вез сына торговать еще до первых петухов. Однако, сие утро молодой человек позволил себе провести в праздных мечтах, подкрепленных все еще невесомой дремотой. Но, к величайшему сожалению для Николая Геннадиевича, столь длительно позволять себе угождать своей плоти ему не пришлось. Случилось это потому, что внезапно в комнату к купеческому сыну без стука вошел отец – Геннадий Потапович Шелков. Старый купец резко отворил дверь и немедля вошел в комнату, перебирая одна за другой еще очень даже сильные ноги. Геннадий Потапович хоть был человеком не злобным, не жестоким, однако ж имел весьма упрямый нрав и частенько мог давить на совесть.
