Есть дни, когда чувствуешь себя совсем уж старой, хотя тебе едва исполнилось 25. Я брожу по серому асфальту, а в моих глазах – пасмурное небо. Укутываюсь в черное пальто поглубже и прячусь за пепельным шарфом. Полутемные закоулки, потухшие фонари. Ты идешь днями, годами и веками по этим дорогам с бело-черными зебрами. Молча, без музыки – так, чтобы только дыхание с белесоватым паром закатывалось в ушные раковины. Мне не хорошо и не плохо. У моей тени есть тень. И мы втроем вступаем в ночь или утро – одинаково серое. Я закрываю глаза и вспоминаю шум моря и запах влажного пляжа.
Тело немеет и я падаю на корточки прямо в песок. И смеюсь неожиданно детским голосом. Вижу родителей впереди, они убегают от меня, или я бегу за ними. Слева шумит море. Я поворачиваю голову и, зная, что там, уже начинаю плакать. Утро, рассвет над Каспийским морем, пена воды и песка под ногами. У меня маленькие руки, которыми я стряхиваю слезы и заодно размазываю холодный песок по щекам. Свежий утренний пляж с дорожкой моих маленьких ног, шепот волны, тающей прямо под пальцами, запах мутных водорослей – все под пеленой моего детского восторга. У меня остановилось сердце на мгновение – полная тишина внутри и снаружи – я запомню это навсегда. Мама машет рукой где-то вдали горизонта, и я бегу по песку. Бегу сквозь тюленей, спящих на солнце. Они мохнатые и в морской слизи. Их усы шевелятся, когда я пробегаю мимо.
Бегу сквозь зиму по обледеневшим волнам. Они белые, как мороженое. Приливы и отливы мерзнут прямо на камнях, покрывая их молочной глазурью. И весь пляж в застывших волнах: крендели и полумесяцы вырастают и ждут весну. Я бегу, провожая взглядом белых лебедей – они прилетели зимовать. У них оранжевые клювы в цвет моему вырви-глаз пуховику. Птицы лежат на воде, изгибая шеи вслед девчонки с хлебом в руках.
Я бегу в весну, когда наступают самые лучшие закаты: девочка в красной куртке сидит с мамой на пляже на целлофановом пакете. И пред их глазами солнце гаснет на горизонте, падая в море. Оно краснеет и желтеет, отдавая синеву в плотные облака, и окончательно багровеет, как синяк на моей коленке. Я трогаю его под вельветовыми клёшами. Когда на урок придёт психолог и скажет нарисовать животное, я нарисую белого лебедя в закате и обведу его в рамку, как настоящую картину. Позже психолог скажет, что я замкнутая и не умею общаться, и все из-за этой дурацкой рамки.
И вот я догоняю родителей в новом лете, в новом утре, в новых кроссовках. Мы стоим у тюленя с шерсткой в коричневые пятнышки. И мне хочется кричать от того, какой тюлень смешной. Рассмеяться по-детски, чтоб до красна, до соплей. Но я бегу по горячему песку, камням, асфальту. Меня ждут огромные деревья акации. Я забираюсь в самую глубь белых веток, нежусь в сочных гроздьях, хихикаю от пьянящего запаха медовой пыльцы. Собираю в ладошки сахарные цветочки и жадно глотаю – мое лето имеет вкус цветов и запах моря. Я герой минипутов: умываюсь в росе, ем нектар тычинок и купаюсь в солнце – мои черные волосы круглый год рыжие, кожа румяная, как свежая булочка из духового шкафа. До переезда из этой солнечной сказки я и не знала, что кожа моя белая, как мел, а волосы цвета горького шоколада.
Я хожу босиком, цепляюсь пальцами за деревья. Сегодня моя еда на день – плоды тутовника. Черно-синие ягоды, сочные и жутко вкусные. Я сама брожу под солнцем и становлюсь красным сладким вином. Прихожу домой, и родители вставляют коктейльные трубочки мне в центр щек и пьют. Я самая большая ягодка на этом дереве. Руки в фиолетовом соке, липкие и скользкие, ноги в пыли дорог. Я грязная ягодка в земле у корней дерева. Спрыгиваю вниз и наступаю на опавшие шелковицы – они под ногами лопаются, я – Чилинтано. Ко мне бегут мои друзья-охотники на ягоды. Все во дворе знают, когда нужно успеть раньше других поесть плодов. И я шагаю им навстречу и поскальзываюсь на мякоти тутовника, падаю попой прямо на землю. На мне белое платье, уже бывшее белое, ребята меня поднимают и заливаются хохотом. На попе – прекрасные наливные фиолетовые пятна четко по форме ягодиц. А я красная от стыда, рыжая от солнца, с чернильными губами и руками. Знаю, что не убегу домой – от жары металлическая дверь расширилась, и замок не открыть до вечера. Я собираю силы в свои маленькие синие кулачки, хватаю приятеля за руку и валю его на землю. Все его лицо теперь – слива. Он смеется и валит другого. Мы дети тутовника, дикие, уличные воры смеха.
