– Я открыто ел и пил, наслаждаясь местом, где я находился. Кругом вспыхивали капельками росы грани хрусталя, переливалось тонкое изящество, пылали канделябры нестерпимым блеском. Слепили заходящим солнцем. Вокруг звучали смех и веселье, ходили люди, развлекались, получали такое же удовольствие, как и я.
– Что же могло расстроить твое хорошее расположение?
– Комната. Обычная. Только вход в нее устроен в виде лабиринта: дверь, узкий путь наверх, входы и выходы, ведущие неизменно друг к другу полукругом, притом так, что несколько дверей, и все открываются в эту комнату. Кроме одной, ведущей к выходу. Девушка прошла в нее. Веселая, милая. Увидела внутри множество гостей, пьющих и болтающих. Они дурачились и оживленно танцевали. Было несколько ее знакомых, из тех, с кем виделась внизу. Бархат и зеркала, свечи, задорная музыка. И она веселилась, пока не заметила женщину. Высокую и красивую, следящую за ней. Но так назойлив был ее взгляд, так тяжело ее внимание, что девушка не стала дольше задерживаться в той комнате. Захотела уйти, причем стало ей невмоготу находиться там боле, под этим взором неподвижным, выжидающим. Она дотронулась до двери, а женщина двинулась. У девушки сердце упало, она заспешила. А женщина ей улыбнулась. Оскалилась, я бы сказал. Остро, хищно это смотрелось.
Куда же ты, спросила она. Так тягуче прозвучал ее голос, что зубы склеились от приторности. Девушка заторопилась еще скорее, схватила ручку, вбежала в этот странный лабиринт дверей. И вроде неловко ей было так бежать, еще и люди все до единого подняли головы, остановили танцы. Они смотрели, следили.
Девушка начала дергать двери, а женщина подходила все ближе. Девушка пыталась пройти, а люди открывали все проходы и становились в них, кивая ей. И лица у них делались странные, настороженные. Женщина подбиралась все ближе.
Куда же ты, все повторяла она. И перекрылась последняя дверь.
Девушка задрожала, и я вместе с ней. Она все старалась показать, что ей не страшно, хотя этот ужас я лично ощущал скрипом на зубах. Но она не давала ему волю, вышла и посмеялась со всеми, кто находился в комнате.
Никуда, ответила. Любопытные двери.
Еще какие, отозвалась женщина.
И девушку закрутило как веретено. И поднималась она все выше и выше, а люди смеялись все громче. И в конце концов визг их взлетел до потолка, откуда девушка увидела остальной дом, выход, черный как ночь, как самая темная бездна. К нему она так стремилась; не к толпам, прогуливающимся, танцующим, пьющим охлажденное вино из запотевших бокалов. Всем сердцем пожелала оказаться там. Голова закружилась, от скорости шея растянулась, запуталась, ногти насмерть вросли в стены, а они сверкали так ярко, что слилось все во вспышку. И потекли, нитями, тонкими, хрупкими. К той женщине.
– Боги… – Тан Асадо нервно рассмеялся. Огляделся; украдкой, торопливо, но под ноги наползал только призрачный белесый туман. Движений в нем не различалось. Тогда заглянул в глаза, затмевающие сияние неба, и немного успокоился. – Что за страсти ты мне рассказываешь?
– Вот, – его гость протянул картинку, набросок. С девушкой – слезы в глазах, дрожание губ, взлет длинных прядей. Ужас на лице и стремление, надежда. – Вот, – повторил. – Я увидел ее. И нарисовал. Она просила меня. Я все то время простоял, безмолвный и бесплотный. Но мне показалось, последний ее взгляд коснулся меня. И остались следы, – спустил с плеча плащ, сорочку, чтобы показать лунки ногтей на предплечье. – Иначе не могу объяснить их появление.
Шаман с уверенностью мог сказать, что изображенное Великим наставником лицо он видел впервые. Хоть так смотрел, хоть прикрыв глаза.
– Человек?
Лексис Эйос Рей повел плечом. Холодный звездный свет выбелил его до снежного блеска, и Тан Асадо зачарованно уставился на островок света в густых сумерках. Рей понимающе улыбнулся и натянул ткань обратно.
– У меня кровь похолодела, – продолжил, завязывая тесемки сорочки. – И сердце застучало так часто, будто вот-вот прыгну с высоты, вишу на одной руке и не могу отыскать опоры под ногами. Жутко и хочется кричать.
Холодная луна, поднявшись над острыми вершинами деревьев, вместо того, чтобы прогнать тени прочь, вычернила все вокруг окончательно. Весь свой мертвенный свет устремила гостю в спину, раскрашивая голову в причудливые цвета, сверкая на спутанных светлых волосах всеми оттенками серебра. На белоснежном лике, чистом и открытом, появилась гримаса.
– На самом деле я не могу перестать думать об этом. О той девушке. Что с ней, приснилась ли мне. Кошмар привиделся, но так реально все было; я слышу крик в своих ушах, ощущаю вкус металла на языке. Ее касание к моему локтю. Невесомое, как перышко. Вот, – показал красное пятнышко, – я весь в ее метках. Скажи теперь, спал ли я?
И замолчал, находя все новые черты призрачного приема. Отыскивая их во всем, в себе в первую очередь.
– Свет луны. Думал ли ты когда-нибудь, что оно такое, это сияние? Он отличается от дневного света, абсолютно и точно. Это не светило, он не позволяет видеть. Он неясен, он все искажает, сбивает с пути. Выхватывает из темноты, отлавливает каждый страх и выставляет его напоказ. Лелеет трусость и вынуждает принимать ее как часть себя. Покрывает тайной то, что казалось очевидным. Ты начинаешь сомневаться во всем, а самое страшное, что и в себе.
Догорающие звезды тонули во мраке, мои деревья отбрасывали уродливые тени и они все скользили и скользили по острым пикам некогда зеленых, а теперь окаменевших былинок. Точно ко мне. К моим ногам. Шепот ветра в полнейшей тишине. Ни звука, где все звери? Чье-то дыхание шевелит волосы, но не мое.
Я впервые услышал поступь вечности. Легчайшую, не трогающую ничего из этого мира, из другого. Она приближалась и, не поверишь, шаман, я начал умолять ее пройти мимо. Я затаился, я притворился. – Дар поднял бокал дрожащей рукой и сам рассмеялся своей впечатлительности. Зелень внимательных, глубоко посаженных глаз, удивительно блестящих, немного диких, остановилась на бледном диске, застывшем над миром смертных. Леденящий ветер свистел меж сплетением древних ветвей, окружавших жилище шамана. – Жутко на самом деле. Для меня. Неизвестное, то, с чем я не уверен, что смогу справиться.
