Теперь уже законченная повесть «Учебка» будет интересна всем служившим в армии, как в советской, так и в современной. Особенно представителям известной на весь Союз, 20-й Мулинской артиллерийской учебной дивизии, прототипом которой в повести выведен Мукашинский гарнизон. Дивизия эта, состоящая из трех учебных полков, имеет славную военную историю и за годы своего существования подготовила сотни тысяч младших командиров-специалистов, которые разъезжались потом по всему СССР, группам войск за границей и горячим точкам.
В разведполку начинал свою службу известный телеведущий НТВ Андрей Норкин, в артиллерийском полку – писатель Олег Дивов, которые после окончания учебки продолжили службу в других местах. А уже на гражданке оставили литературные воспоминания о тех событиях. Автору же этой повести довелось отбывать свой солдатский срок в противотанковом полку. Находясь на отшибе, эта в/ч считалась самой страшной в дивизии в дисциплинарном плане. К тому же там он попал еще и в самое неблагополучное в плане дисциплины подразделение, что придает его воспоминаниям неповторимый колорит.
Наверное, не стоит судить по этой повести обо всей Советской Армии, кто-то попадал в лучшие, кто-то в худшие условия. Это история одного подразделения в конкретный период времени, которое, конечно же, характеризует общую тенденцию происходящих в военной среде событий.
Сейчас подобные произведения не столь актуальны и взрывоопасны, как повесть Ю.Полякова «Сто дней до приказа», которая стала «бомбой» в 1987 году. Но вероятно она вызовет добрые ностальгические воспоминания у современников автора и изрядно повеселит тех, у кого служба проходила более правильно с точки зрения закона, но при этом более скучно. А также сформирует у молодежи представление, как служилось их отцам и дедам. Не говоря уже о том, что повесть была с интересом воспринята многими представительницами прекрасной половины человечества.
В общем, к прочтению приглашаются все желающие повеселиться и по доброму посмеяться над зазаборной жизнью такого государства в государстве, как армия. Над необычными и забавными правилами, возводимыми участниками тех далеких событий в ранг не писаного закона.
Макарон – сержант (сленг).
Кто не был, тот будет,
Кто был, не забудет
730 дней в сапогах…
(Из записной книжки «микродембеля»)
– Д-уу-хи!!!
Вместе с угасающим звуком собственного голоса ловлю себя на новых ощущениях. Я неожиданно поднимаюсь над этими стрижеными людьми на недосягаемую высоту, с радостью осознавая свое полугодовое превосходство. Мне даже кажется, что разводящий смотрит на меня по-другому. Теперь я из его стаи, теперь вся боль, страх, унижения переходят на этих зеленых, весело спрыгивающих с откинутых бортов грузовиков на пыльный асфальт у здания штаба. В памяти всплывает сумрачный октябрьский вечер и собственные ощущения, но у них преимущество: на улице тепло, утро, в полку полно офицеров, ими занимаются. Поднимаемся на второй этаж к знамени. На вопросительный взгляд часового, озадаченного уличной суетой, коротко бросаю: «Духи приехали…», и лицо его озаряется счастливой улыбкой.
Два часа тянутся бесконечно, наконец смена, и мы выходим из здания штаба. Мне не очень уютно в мешковатой парадке, обгоняющей меня на пару размеров. Новоиспеченные духи, похоже, пройдя через санчасть, толпятся у барака вещевого склада. Некоторые весело переговариваются, другие молчат, страшась грядущей неизвестности. Они еще не знают, что через пару часов будут окончательно обезличены единой униформой, а еще через пару дней полностью сольются в единую, серо-зеленую, испуганно-подобострастную массу.
Среди них, с чувством пренебрежительного превосходства, бродит часовой, охраняющий склад с боеприпасами и стрелковым оружием. Деловито интересуюсь:
– Откуда зелень?
– Шланги московские… – презрительно отвечает он. Москвичей в армии не любят априори.
В караулке жарко, мы ходим через день на ремень, поэтому на принятый порядок всем плевать. Кто хочет, дрыхнет, кто в шашки играет, кто просто базарит. Начкар смотрит на это сквозь пальцы, так как службу несем в форс-мажорном режиме.
Бросаю автомат в пирамиду, рядом на «фишке» сидит эстонец Крейсберг. Как он умудрился выжить за эти полгода? Сейчас «сопли» на погонах поднимают его в собственных глазах. Но все та же сгорбленная, дистрофичная фигура, большая, как у гидроцефала, голова с громадным, непропорциональным клювом, тонкая, безвольная шея, с трудом удерживающая тяжелый череп, из-за чего он постоянно валится набок, как у двухмесячного младенца. Своим жалким видом и скорбно-испуганным выражением лица он напоминает вылупившегося птенца, который через пролом в скорлупе со страхом взирает на ужасающую жизненную перспективу. Висящий на плече АКМ гнетет его своей тяжестью. Вспоминаю, как зимой в сводном гарнизонном карауле Крейсберг сидел «фишкарем» на пирамиде с оружием. Бычков посылает его поднять отдыхающую смену. Крейсберг с тяжким вздохом встает и, вытягивая из гнезда шинельного воротника чахлую шею, просовывает тут же завалившуюся набок голову в спальное помещение.
– Сммеена, ссаступающая нна посты, потъемм… – блеет он противным бабьим голосом и тут же получает по шнобелю метко брошенной шапкой.
– Ну, чтто яа ммокку стелат? Ссаччем ффы так? – огорчается Крейсберг. После чего в спалку заходит Бычков, и отдыхающую смену сдувает с дерматиновых топчанов.
С улицы доносится знакомое: «Духи, вешайтесь!» и выдергивает меня из воспоминаний. С этого дня пополнение стало пребывать регулярно, и уже на следующие сутки наши ряды пополнились крупной партией из Белоруссии. Карантин делили поровну по дивизионам, но нам в батарею духов не давали, очевидно опасаясь нанести им преждевременную психологическую травму. Молодые уезжали в войска, служить становилось тяжелей, и вечерами мы отлавливали бесхозных новобранцев или выпрашивали их в первой батарее у знакомых сержантов. Они уже успели слиться в единую безликую массу что, как ни странно, имело и свои положительные стороны, я по себе помнил, как это важно. В самом начале службы к нам по странным армейским превратностям попали несколько человек, переведенных из Ковровской учебки. Не знаю, чем они не устроили эту воинскую часть, где их уже успели переодеть, но на нашем черном фоне они стали резко выделяться своими малиновыми погонами. Их замучили, только и было слышно:
– Эй, красноперый, сюда иди…
Первым причину просек Васька Гонтарь и где-то правдами и неправдами раздобыл себе черные аксессуары, после чего интерес к нему нивелировался до общей отметки. Как он там сейчас, в Афгане?
