100 лет назад (на таком расстоянии можно не мелочиться: год-два туда‑сюда уже не делают погоды) был опубликован роман Джеймса Джойса "Улис".
Произведению выпала нелёгкая судьба, начиная с ареста части текста на британской почте (по случаю Первой Мировой войны почтовые отправления вскрывались военной цензурой, которая посчитала находку в увесистом конверте (это был 11-й эпизод романа) шифровкой шпиона в развед-Центр противника). Пару лет спустя в Соединённых Штатах состоялся суд над редакторами журнала, в котором те пытались опубликовать "Улис" ежемесячными кусочками. Лишение свободы издатели избежали, но попытку пришлось прекратить.
Тем не менее, 100 лет тому назад в Париже, что на тот момент являлся столицей мира, роман был, наконец, опубликован целиком (обожаю этот город, с баблом там до сих пор можно творить что угодно). Денег на типографию у Джеймса (он же Джим), разумеется, не было, но выручила богатая американка. Она сказала: "Я тебя напечатаю, Джим", сдержала слово и тем самым увековечила своё имя среди тех, кому положено знать такие подробности.
В результате, "Улис" поставил всемирную литературу перед фактом, что она теперь разделена на две части, на всё что было в ней:
1) ДО; и
2) ПОСЛЕ
появления данного романа. (Незнание этого факта не освобождает пишущую братию от применения к ней этой дихотомии по всей строгости законов литературы).
Едва увидев свет, "Улисc" подвергся лихорадочным переводам на все ведущие языки мира, начиная с японского (в обратно-алфавитном порядке).
В России первая попытка коллективного перевода была сорвана сталинскими репрессиями, а институт покусившийся на девственное неведение читающих граждан СССР расформирован, и лишь полстолетия спустя тандем из пары переводчиков донёс до русскоязычного читателя своё видение данного произведения.
Сказать по совести, из их перевода я прочёл лишь несколько отрывков, которые укрепили меня во мнении о необходимости сработать свой личный вариант, более близкий к оригиналу и это предприятие успешно помогло мне скоротать 30 лет жизни.
Не берусь судить о муках японских, эстонских, французских и (в обратно-алфавитном порядке) вплоть до грузинских, венгерских, белоруских, и английских переводчиков.
Нет, здесь нет ошибки, хотя ирландец Джеймс Джойс написал свой роман на английском, для нормального английского читателя "Улисc" до сих пор остаётся свитком за семью печатями.
Да, У. Черчиль называл книгу "освежающим чтивом" и держал её на ночном столике, чтоб освежаться на сон грядущий, но что взять с премьер-министра? Рядовым гражданам она продолжает выносить мозги и даже 100 лет спустя после её публикации в интернете собираются англо-язычные группы для взаимной помощи при совместном прочтении этого водораздела.
Так что ж это за х… (гм!)… хрень такая?!
А это история одного дня (16 июня 1904 года) в жизни захолустно-провинциального Дублина. Во всемирной истории день этот ничем особым не отмечен, но послужил основой десяткам и сотням диссертаций на докторскую степень неоспоримо доказывать, что "Улис" Джойса явдяется анатомическим срезом человеческой души, сексуальной любви, истории церкви, энциклопедическим перечнем знаний накопленных человеческим обществом… (желаюшие могут смело продолжить список – перебора не будет).
Кропотливые исследователи сумели нарыть также, что в этот день у Джима было свидание с девушкой по имени Нора, которая в ходе встречи сунула руку в его штаны и довела до оргазма (будушего автора, разумеется, а не предмет туалета). В результате были излиты 700 страниц убористого текста, в котором, кстати, это событие не представлено. Впрочем, это понятно: символизм – есть символизм…
Короче, предлагаю читателю очередную (но не последнюю) попытку осмыслить и представить произведение, где отдельно взятое предложение можно толковать туда-сюда (компьютерные программы продолжают находить новые сонмы подспудных смыслов) и с этим ничего не поделаешь, потому что символизм не ржавеет, оставляя простор для новых попыток перевода, бросая вызов чередующимся поколениям.
Сложно представить как "Улис" поведёт себя с русскоязычными читателями: начнёт выносить им мозги, или же освежать и делать премьер-министрами? А для желающих защитить докторскую имеется сайт (http://sumizdut.narod.ru/volume-2/joyce/index.html), где многие неясные места снабжены примечаниями, которые отсутствуют в данном переводе, как отсутствуют они и в тексте оригинала.
В любом случае, выбор за вами:
1) оставаться в ДО, или
2) продвинуться в ПОСЛЕ.
Чинно взошёл на площадку дородный Хват Малиган с чашей всклоченной пены в руках, а поверх неё, крест-накрест, бритва c зеркальцем. Утренний ветерок услужливо чуть-чуть придерживал за ним его распахнутый жёлтый халат.
Вознеся чашу к небу, он возгласил:
– Introibo ad altare Dei.
Тут он на миг застыл, затем зыркнул в тёмный колодец лестницы и прогорланил хрипло:
– Ползи наверх, Кинч. Вылазь, иезуит затруханый.
Прошествовав далее, Малиган воссел в округлой амбразуре. Оборачиваясь лицом по сторонам, он троекратно благословил всё окрест – и башню, и поля, и холмы в утренней полудрёме. Завидев Стефана Дедалуса, он склонился навстречь и зачастил омахивать его крёстными знаменьями, тряся головой и всхлипывая горлом.
Стефен Дедалуc, угрюмо сонливый, оперся локтями в перила площадки и холодно взирал на трясучее, квохчущее, длинновато лошадиное лицо благославителя пониже редеющих (без выбритой тонзуры) волос цвета блеклого дуба.
Хват Малиган заглянул под зеркальце и тут же вновь покрыл им чашу.
– Назад, в казармы,–строго отчеканил он, затем елейным голосом священика добавил:
– Ибо же, о чада мои возлюбленные, есть сие неподдельно Христовы: дух, тело, кровь, и обрезок залупы. Музыку потише. Всем зажмуриться, господа хорошие. Один момент, у нас тут эти белые тельца маненько не туда попёрли. А ну, тихо всем!
Уставившись вверх наискосок, он испустил призывный посвист и замер, весь обратившись в слух, на ровных рядах белых зубов, там и сям, взблески золотистых искорок. Златоуст. Пара крепких пронзительных посвистов откликнулись из тишины.
– Спасибо, старина,– проорал Малиган.–Хватит уже. Можешь отключить ток.
Он соскочил из амбразуры и мрачновато взглянул на часы, сбирая полы халата спадавшие вдоль его ног.
Своим озабоченно сытым лицом и тупым овалом второго подбородка он смахивал на кардинала или аббата, любителя искусств из средневековья. Приятственная ухмылочка раздвинула его губы.
– Курям насмех,– протянул он игриво,– это твоё несуразное имечко, древний грек.
Шутовски оттопырив палец, он просеменил к парапету, посмеиваясь сам себе. Стефен Дедалус вяло взошёл наверх, сделал несколько шагов и присел на край амбразуры, следя как Малиган пристроил зеркало на парапет и, обмакнув помазок в чашу, стал намыливать щёки и горло.
