Мир стоит на пороге новой эры – и неясно, худшие или лучшие времена наступают. Иногда кажется, что мы являемся свидетелями начала конца: планета переполняется людьми, природные ресурсы, поддерживающие наше существование, истощаются, а диким обитателям планеты грозит вымирание. В иные моменты возникает надежда, что люди как вид могут постепенно развивать своё сознание. По мере того как все мы становимся всё более открытыми на уровне ума, терпимее, чувствительнее к разнообразию и внимательнее по отношению к человеческим правам, порой мы чувствуем, какой была бы жизнь, если бы мы смогли оставить в прошлом примитивные способы взаимодействия друг с другом, унаследованные нами от предков. Неважно, вступаем мы во времена надежды или отчаяния, – несомненно, мы только выиграем, если сможем лучше, чем теперь, понимать себя и своё поведение. В этом смысле психология – незаменимый инструмент, который, с одной стороны, поможет нам справиться с усугубляющимися проблемами, а с другой – поможет нам обнаружить новые возможности. Наше понимание собственной психологии может даже стать решающим фактором, который определит, какой из двух этих вариантов возможного будущего осуществится.
Психология как наука, которая существует немногим дольше столетия, стала одним из ключевых достижений двадцатого века. Эта дисциплина, которая в период своего зарождения строилась на весьма наивном предположении, будто ум можно наблюдать так же непосредственно и объективно, как содержимое пробирки, вскоре по большей части отказалась от неясного самоанализа в пользу измеримых результатов наблюдений за поведением. Когда естественные науки сделали рывок вперёд, когда они обрели возможность воспринимать вещи, невидимые невооружённым глазом, при помощи микроскопов, телескопов и математических моделей, – тогда же и первые психологи открыли бессознательное и подсознание и разработали новые инструменты исследования и интерпретации этих загадочных сфер. В двадцатом веке происходил бурный рост психологической науки – возникали и развивались разнообразные способы понимания природы человека и исцеления раненых душ, взаимодействовавшие и влиявшие друг на друга. В последние годы в связи с обретением более глубокого понимания биохимии, архитектуры и функций мозга, которое стало возможным во многом благодаря новым технологиям визуализации, психология обрела целое новое измерение.
При этом мы также видим, что психологические науки возвращаются к своим истокам – самоанализу, поскольку начинают всё больше испытывать непредвиденное влияние со стороны созерцательных практик медитации. В то время как европейские науки развились в силу взаимодействия индоевропейского и средиземноморского мышления, которые в основном ориентированы на внешний мир, медитация возникает на почве мировоззрения древней культуры Инда, ориентированной на внутренний мир. В этом регионе мира мы находим изображения людей в йогических позах и в состоянии медитации, которым тысячи лет; подобные артефакты, обнаруженные археологами, демонстрируют полное отсутствие заинтересованности внешними сторонами культуры, превалирующей в западных регионах. Соответственно, в ранний период истории религии в Северной Индии мы видим стратегии мышления, которые ориентированы больше на исследование внутреннего мира переживания, чем на взаимодействие с внешними божествами. А теперь опыт, накопленный за века медитационной практики на Древнем Востоке, начинает оказывать серьёзное влияние на понимание и методы исследования ума в современном западном мире.
Внешне-ориентированный подход к изучению ума постепенно обнаруживает свои естественные ограничения, и исследователи признают, что явление, называемое сознанием, никогда не будет полностью объяснено из внешней перспективы; теперь мы хотим знать, что на самом деле происходит в этом «чёрном ящике» между стимулом и реакцией. Снимки мозга становятся интересными лишь в том случае, когда они соотносятся с соответствующими эпизодами внутреннего переживания. Субъективная составляющая – то, как ощущается сознание, – важный элемент любой модели ума. Психотерапевты, конечно, всегда об этом знали и ежедневно обращаются к самоанализу ментальных состояний, осуществляемому их клиентами и открывающему терапевтам доступ в их внутренний мир, однако характер самоанализа меняется под влиянием медитативных искусств. Оказывается, способность терапевта проявлять эмпатию серьёзно развивается, если он занимается медитационной практикой. Мы начинаем гораздо лучше понимать, как можно научить клиента правильнее взаимодействовать со своим внутренним опытом, расслаблять ум, сосредоточивать внимание[1] и позволять потоку мыслей протекать свободно. И это лишь первая волна взаимодействия буддийской мысли и западной психологии. Нас ожидает вторая волна – и, скорее всего, она окажет ещё более глубокое влияние на наше самовосприятие.
Традиционно практику медитации помещают между двумя другими учениями, задающими её контекст: учениями о её корне – нравственной чистоте, или добродетели, и учениями о её высшем достижении – мудрости, или видении истинной природы вещей. В современной науке медитация смогла стать предметом серьёзного внимания со стороны психологического сообщества, когда стала восприниматься в отрыве от этих элементов, составляющих её классический контекст. Можно привести следующую аналогию: целебное растение можно собирать в лесу Амазонии, а можно получить его экстракт и синтезировать его действующий компонент в лаборатории.
На одной из недавних встреч, которые периодически проводятся с участием Далай-ламы, где учёные, исследующие мозг, общаются с буддистами, один исследователь откровенно рассказал о том, какие аспекты буддизма являются ценными для него, а какие – нет. В сущности, он говорил о том, что ему было интересно исследовать в ходе своих экспериментов виртуозных практиков медитации – тибетских монахов, имеющих обширный опыт медитационной практики, и отмечать поразительные отклонения различных биометрических показателей их мозга от нормальных показателей, отмечаемых в состоянии бодрствования. Чем более необычные изменённые состояния удаётся измерить, тем интереснее они для учёного. Тем не менее он признался, что его практически не интересует теория буддизма, связанная с медитацией. В частности, он сказал, что его не интересуют ни обсуждения нравственных качеств, которые, как считается в классическом буддизме, составляют непременное условие медитационной практики, ни освобождающие прозрения, которые человек получает благодаря медитационной практике. Такие вещи в принципе невозможно измерить, и потому, с точки зрения классического учёного-европейца, они не подходят для исследования.
