Небо было затянуто серой плотной пеленой, через которую с трудом пробивались лучи света. Пробившись, они сливались в единое тусклое полотно, которое ложилось на улицы, запуская выверенный механизм.
Так было каждое утро. Шли недели, месяцы, годы… Пелена не рассеивалась.
А ему, стоявшему у окна, казалось, что она становится все плотнее и скоро сблизится с городом, поглотив дома и людей. Большая часть из них и не заметит этого.
Он раздраженно задернул шторы. Нужно было собираться, нужно было снова идти и искать, ведь только этот поиск дает его жизни какой-то смысл.
Выйдя из дома и уткнувшись в собственноручно нарисованную карту, молодой человек брел по изученным наизусть дорожкам из пригорода в направлении центра, стараясь не смотреть по сторонам. Нужно было посетить несколько мест, чтобы поиск имел шанс на успех. Хотя бы ничтожно малый.
Каждый день он проходил этот маршрут, а иногда даже по нескольку раз. Так было уже последние несколько недель или даже месяцев. Сложно не сбиться со счету.
Он был уже почти в центре города, поэтому, тяжело вздохнув, он нехотя поднял голову и начал смотреть по сторонам.
Машины неслись плотным потоком красных и светлых линий, различить отдельные было невозможно. Рев их моторов давно стал монотонным гулом, редко перебиваемым звуками клаксонов. Этот шум улиц оставался в голове навсегда, и даже в тишине спальни перед сном нельзя было избавиться от него.
Человек повернул голову от автомобильной дороги к тротуару, на котором стоял. Прежде чем поднять в первый раз взгляд на проходящих мимо, он всегда смотрел сначала на свои ботинки и лишь потом осмеливался.
С двух сторон от него неслись в разные стороны черно-белые потоки. Они отдаленно напоминали силуэты людей в костюмах. Было видно, что сверху – белое, а снизу – черное. Можно было различить, где голова, где ноги, где туловище у плывущих в этом потоке силуэтов. Но отличить отдельного человека было невозможно.
Не было ни одной улицы, где не проходил бы этот поток. Его линии тянулись, сплетались, пересекались, уходили в стороны, разделялись на перекрестках, но не останавливались и заполняли собой все.
Слух не мог уловить отдельные звуки: речь человека, шаги людей. Громкая какофония их бесконечной суеты дополняла фон, создаваемый автомобилями. И от этого гула можно было сойти с ума, если, конечно, хочется хотя бы что-то услышать и понять.
Он сверился с картой. Все точно: вот оно, первое место, где можно было удачно завершить поиски. Это даже вызывало радость, но когда между ним и этим местом не было больше потока, его взгляду предстало то, что вызвало ужас. Это место изменилось.
Еще вчера здесь, в самом центре этого мрачного лабиринта из бетона, стали и асфальта стояло на маленьком клочке земли молодое дерево. Еще вчера он, придя сюда, сам видел, как маленькие листья его зеленеют, как ветки начинают тянуться к тусклому солнцу, которое замуровано темно-серым полотном на небе.
А сейчас оно стояло, склонив в отчаянии свою макушку, опустив обессилено свои ветви вниз и роняя, словно слезы, последние листья. В иной раз можно было бы подумать, что это от недостатка света или какой-нибудь мелочи, но сейчас это было невозможно.
Дерево было черным от корня до кончиков листьев. Черным, как сгоревшие в печи мертвые бревна, как пепел истлевших писем, когда-то значивших так много. Черным, как полотно гения, сгнившее в сыром подвале. Черным, каким становится в конце пути все живое; черным, каким может быть все живое, что давно уже в глубине мертво.
Он с ужасом смотрел на это дерево, которое было для него и прочих, кто еще не был на холме, источником вдохновения и надежды. Этот источник иссякал, погибал прямо на глазах.
Положив карту в карман, юноша побежал к одному из близлежащих домов, в котором жил тот, чье это было дерево. Он специально посадил его и следил за ним, и страшно было даже подумать…
Но юноша думал, что это чьи-то происки, что все можно вернуть. Мало ли, тот человек просто заболел, попал в передрягу? Или кто-то подкараулил, чтобы никого не было, и навредил таким образом дереву и тем, кто приходит к нему…
Вот уже он взбегает вверх по крутой лестнице с высокими ступеньками, тяжело дыша и пытаясь успокоить разбушевавшееся в груди сердце. Он остановился у двери квартиры и глубоко вдохнул несколько раз. Только после этого он постучал в дверь.
Та отворилась, и только юноша хотел открыть рот, чтобы начать говорить, как его передернуло, и он отпрянул назад, упав на спину. Перед ним был тот самый человек, в этом не было сомнения: тут никто больше не может жить.
Но он был другим.
Еще вчера его лицо было лицом с глазами, ртом, шрамами, родинками и морщинами, можно было различить мельчайшие переживания в его мимике.
А сейчас это был вырванный из того уличного потока кусок: размытый, вытянутый, с пустым лицом, на котором ничего нет.
