Огромная береза была мертва – к исходу цветеня ни единого листочка на ветвях не зеленело, словно безвинное дерево ужаснулось тем богомерзким делам, что под ним творились, и не захотело жить.
Вместо листьев ветви оказались усеяны разным. Висели черепа, птичьи и каких-то мелких лесных зверьков, и разноцветные тряпицы, и мелкие предметы обихода, иные ценные, – то нож, по виду хорошей ковки, то зеркальце в медной оправе, как бы и не фряжское. Кое-где тускло поблескивали монеты. Но больше всего висело баклажек невеликого размера, самых разных: и глиняных, и берестяных, и кожаных, какие в ходу у здешней чуди.
– Срубим? – предложил один из дружинников, и добавил, показывая куда-то на верхние ветви: – Никак там гривна, да с каменьями…
Полусотник Змитрок запретил, и приближаться к бесовскому дереву запретил тоже, – вязанки сухого хвороста метали к подножию березы издали, с нескольких шагов.
Добрались в здешнюю глухомань не без труда. И с потерями: сначала по видимости прочная земля раздалась под копытами передового коня и тот ухнул вместе со всадником в глубокую яму, где торчали заостренные колья. Покалеченную животину пришлось добить, а дружинному кмету попортило колом ногу, – в седле держался, но пешим идти не мог.
Невдолге стряслась другая беда, не заметили тонкую вощеную нить, растянутую вдоль земли, и сработал в кустах зверобойный самострел, – да только насторожена была та ловушка на людей, причем на конных: даже над лосем стрела прошла бы безвредно. Тяжелый четырехгранный наконечник глубоко впился в грудь дружиннику, пробив кольчугу, будто никчемную тряпицу, – и вскоре тот отошел, хрипя и булькая кровью.
А после и вовсе заблукали. Вроде и солнце светило, не давая сбиться с пути, а поди ж ты, – раз за разом выезжали на одно место. Среди дружинников были знающие и к такой напасти готовые. Подвесили на дерево за заднюю ногу прихваченного с собой козленка, а что дальше стало со скотинкой, бьющейся и истошно мекающей, Змитрок не стал смотреть, отъехал в сторону. Неправильно получается: мотаются по глухим углам Водской земли, искореняют таящуюся бесовщину, а сами… Да вот только молитва Николаю Чудотворцу, небесному заступнику странствующих, не помогала, если собьешься с пути, Змитрок проверял.
Козлик издох в мучениях не зря, больше не плутали.
Жильцы землянки, притаившейся под вековыми елями, видать, держались настороже, – не стали дожидаться дружинников, скрылись в лесу и не выходили. А случалось по-всякому: когда рушили бесовское капище, что таилось в лесу под Изборском, лесные насельники встали на защиту с дубинами да рогатинами, без крови не обошлось.
Здешних Змитрок искать не приказал, пусть их прячутся… Князь Глеб наказывал строго: за мечи браться лишь в крайности, земля безлюдеть не должна. Поглядят селяне, как горят их идолы, прежнюю силу утерявшие, – поймут, что правда и сила за новой верой, истинной.
Но землянку, понятно, тоже надлежало спалить со всем скарбом. И березу, а первее всего – сруб, что стоял на четырех столбах невдалеке от нее. В таких срубах, знал Змитрок, лесовики держат зимой припасы, подвешивают туши добытого зверья. А изредка (о таком лишь слышал, самолично узреть не довелось) водские чухонцы хоронят в срубах мертвецов, – особых, кого ни вода, ни земля не принимает, а бросить на поживу волкам и воронью тоже нельзя.
В здешнем срубе хранились не припасы. Был он глухой, без дверей, и ни единого окна, хоть бы и самого малого, бычьим пузырем затянутого, лишь отдушина под крышей. Дружинный отрок сунулся в прорубленный снизу лаз, факелом посветил, а после поведал: лежит там на лавке человек, лядащий, и росточку небольшого, вроде и не дышит, но на мертвеца не похож: ни следа трупного тления, а отросшие ногти и волоса чуть не половину сруба заполонили…
Сейчас тот отрок бился, связанный, и грыз стянувшие его ремни, – одержимость напала на него почти сразу, как довершил рассказ. Больше никого Змитрок к срубу не подпустил и сам подходить не стал.
…Полыхнуло жарко и весело. Иссохшая береза занялась быстро, из землянки вырывались языки огня, а после рухнула земляная кровля и наружу повалил густой дым. Сруб долго не поддавался, торчал из пламени, будто купина неопалимая, но все же и он полыхнул – и вот тогда-то они услышали голос Лесного хозяина, или Куси-юмалы, как зовет его чухна. Крик стоял такой, что хотелось заткнуть уши и бежать куда глаза глядят, но Змитрок упрямо застыл недвижно, глядел, не отрываясь, на пламя. Кричи не кричи, – кончилось твое время, и нет тебе места на православной земле. Крик слабел и доносился словно бы все из более дальнего места, после смолк.
Уезжать не спешили, подождали, пока прогорит дотла и исчезнут последние красные угольки.
Ну вот и все… Смоют дожди пепел, прорастет трава на пожарище, – и останется Еловый бог лишь в старушечьих сказках, каким никто, кроме самых малых ребятишек, не верит.
Внимательные взгляды наблюдали из чащи за уезжавшими дружинниками. Наблюдатели могли бы рассказать чужакам, что занимались те зряшным делом, что Хозяина так просто не извести, что здесь, среди живых, присутствует лишь малая его часть, – а сам он обитает в Нави, откуда и правит мертвыми…
…Минула седмица, и вторая, случались на них дожди, – но серый невесомый пепел не смыли. Напротив, стал он сам собой уплотняться, собираясь в кучу, все больше напоминающую очертания лежавшего человеческого тела. А рядом стучали топоры, обтесывая бревна для нового сруба.
– Гады ползучие, волки-псы летучие, подходите, ворожите, слово медное крепите…
В чаще раздавался вой, и завывало там не дикое лесное зверье, пусть опасное, но привычное.
Беляна сбилась с заговора, посмотрела по сторонам. Темень. Вытянутой руки не видно. Месяц и звезды скрылись за тучами. Хотя и в погожую ночь их свет едва прогонял мрак, веками собиравшийся под древними елями, помнящими еще Белянкиных прадедов.
Девка крепче сжала рукоятку костяного ножа, пытаясь вспомнить слова заговора. Но мысли путались, ускользали. Все тянуло ее оглянуться, посмотреть, что за спиной прячется. Мерещились вороватые шаги подкрадывавшегося зверя. Никак не удавалось поймать потерянную нить, а ведь останавливаться нельзя. Зло мигом почует слабину, не успеешь и мамку кликнуть, как вынырнет из мглы скользкая образина и…
Что-то там было дальше про птиц, про пни, да дубы, но слова мешались, лезли одно на другое.
– Громовое колесо… камни градом побитые… кости оковами иниевыми скованные.
В чаще скрипнула ветка.
Беляна вскрикнула, обернулась. Тени под елями ехидно помахали ей разодранными в лоскуты платками.
– Нет там никого, – сказала Беляна не то теням, не то самой себе.
