Пролог
Tuba mirum spargens sonum
15–16 августа 1991 года
Турбовинтовой «Ан-12» неспешно выкатился с ВПП на рулежную дорожку, какое-то время ехал по ней, остановился, окончательно утихомиривая уставшие в полете винты, и сразу же принялся открывать задний грузовой люк.
«Зачастили они, – лениво подумал капитан Дибич, разглядывая самолет. – Торопятся…»
Это был уже второй транспортник за те три четверти часа, что он провел в Бельбеке. Причем первый «Ан-12», разгрузившись, сразу же отправился в обратный полет, без заправки и отдыха экипажа. Русская армия возвращалась домой. Уходила спешно, оставляя, а точнее, бросая европейские базы в режиме аврала, когда срок исполнения – вчера. Победители уходили так, словно будто проиграли…
Дибич старался гнать подобные мысли, но они возвращались, разъедая душу соляной кислотой. Возвращались, несмотря на жесткий внутренний приказ «Не рассуждать!» и требование к себе «Служить!». Потому что сейчас, когда ни черта не понятно, честному офицеру оставалось лишь одно – исполнять свой долг. Именно эти внутренние установки не позволили Дибичу скрыть от руководства таинственную находку в надежде приберечь информацию, чтобы в дальнейшем использовать ее к собственной выгоде, и именно поэтому он ждал сейчас человека, примчавшегося из Москвы на простом, не приспособленном для комфортной перевозки пассажиров «Ан-12».
И когда на пандусе появилась знакомая фигура полковника Градова, капитан внутренне подобрался.
На самом деле фамилия спускающегося по пандусу человека была иной, а в полетном листе вообще фигурировала третья, псевдоним качественный, с хорошей легендой, но псевдоним. И еще он, возможно, не был полковником, но часто использовал погоны с тремя звездами, вот Дибич и привык. Зато рода войск Градов менял регулярно и сегодня явился на встречу под личиной танкиста. В прошлый раз он был химиком, а в позапрошлый – десантником.
– Как вас теперь называть? – спросил Дибич после обмена приветствиями.
Подразумевалось: как представлять посторонним, непосвященным в их тайные игры?
– Товарищем полковником. Без фамилии.
Портфель Градова оказался единственным его багажом, и офицеры сразу же зашагали к служебной «Волге» Дибича.
– Ну и как тебе Крым после Чехословакии? – спросил Градов. – Тамара не жалуется? Как мальчишки?
Едва ли его интересовали жалобы супруги Дибича или мнение сыновей об их новом доме, даже если таковые и звучали: разговор служил ритуалом, не более, требовался, чтобы продемонстрировать подчиненному, что интересуешься его личной жизнью и даже имя жены помнишь. Изобразить, так сказать, отца-командира.
Но полковника, какую бы эмблему тот ни носил и какая бы фамилия ни стояла в документах, Дибич отцом не считал. Даже приемным. Градов был требователен до жестокости и за ошибки взыскивал беспощадно. Сам же их допускал крайне редко и никогда не признавал. Если выбранный им способ действий оказывался неверным, Градов все равно шел напролом, не жалея ни себя, ни других: разносил вдребезги ловушки и капканы или прокладывал новый путь, если пути не было. Сметал всех, кто пытался встать на дороге. Без малейшего сожаления жертвовал жизнями, если надо – многими жизнями. И добивался успеха там, где другие останавливались или не останавливались, но теряли звездочки, должности, а порой и головы.
А заглянуть перед беседой в личное дело и освежить в памяти имя супруги и детей собеседника Дибич и сам умел. Поэтому ответил коротко:
– Все нормально. Обживаются.
* * *
Они действительно обживались на новом месте: и семейство Дибичей, и вся часть, выведенная в феврале из Чехословакии.
Но после Европы Крым не понравился не только Тамаре, но и самому Дибичу. Полуостров с детства ассоциировался у него с теплым морем, с пляжем, переполненным загорелыми телами, с дешевыми фруктами и ведомственным пансионатом МО СССР. Теперь же капитан оказался в предгорьях, в прокаленной, высушенной солнцем степи, куда питьевую воду привозили в алюминиевых бидонах – двадцать литров в неделю на человека. Потому что из крана текло нечто, даже для стирки малопригодное. И постоянно – изнуряющая жара, в то время как до моря не пять минут пешочком, а два с половиной часа на машине. Фрукты, правда, дешевые, что да, то да, значительно дешевле, чем на курортном побережье.
Чехословакия и чешское пиво вспоминались с ностальгией. Маленький городок в Судетах, живописный и полусонный. Курортный климат. Азартная ловля форели в горных речках – Дибич с детства увлекался рыбалкой и вполне искренне считал, что оказался в раю. Дважды в неделю ему приходилось – приходилось! – навещать уютную пивную, общаться с местными, неплохо говорившими по-русски, и изображать простоватого офицера-связиста с военной телефонной станции – именно в таком качестве знали аборигены объект, за безопасность которого отвечал Дибич. Оперативная работа, выглядевшая как расслабление и отдых, все же была работой: он внимательно прислушивался к разговорам, никак не выдавая знание чешского, и аккуратно, дозированно, случайными якобы обмолвками распространял дезу об объекте. И даже вскрыл предпринятую американцами попытку вербовки одного из штабных офицеров, за что получил капитанские звездочки на год раньше срока и предложение написать рапорт в академию.
В Крыму же… ладно, не стоит о грустном, но местное пиво Дибич в рот не брал после чешского. И Тамара (угадал Градов) все чаще закидывала удочки: не пора ли, пока не поздно, задуматься о смене жизненного пути? В стране большие изменения, происходят они стремительно, и все больше знакомых меняют привилегии, даваемые мундиром, на перспективы частного бизнеса. А кто не успеет, тот опоздает.
Он и сам в последний год задумывался о гражданской карьере. Пока был жив отец, такое казалось непредставимым, но отца не стало прошлой зимой.
Дело в том, что Дибич происходил из семьи с давними традициями. Из рода потомственных защитников Отечества. Причем начиная с Ивана Дибича, сменившего в позапрошлом веке военную карьеру на службу в Отдельном корпусе жандармов: войны, где сражались его потомки, были тайными, невидимыми миру.
