Запад Монтаны, 1991 год
Элис Бодин присела на корточки за пушистыми сосенками. Ей пришлось идти до них, проваливаясь в снег по колено. Голая попа (с татуировкой-стрекозой, сделанной в Портленде) мерзла под порывами ледяного ветра.
Зачем ей вообще нужно было прятаться? Элис и сама не понимала, ведь она прошла целых три мили по дороге и ей не попалось ни одной машины.
Видно, привычка такая, решила она, снова натягивая джинсы. Трудно избавиться от нее.
Господь свидетель, она ведь пыталась. Пыталась пренебрегать правилами и разрушать стереотипы, избавляться от провинциальных обычаев и надоевшей рутины. И вот теперь – через три года после самопровозглашенной эмансипации, отказа от всего будничного, скучного – она тащилась домой с замерзшей задницей.
Элис поправила на плечах рюкзачок и, высоко поднимая ноги, чтобы попасть в свои следы, вернулась на жалкое подобие дороги. В рюкзачке лежали все ее пожитки – вторая пара джинсов, майка «AC/DC», свитшот «Grateful Dead», позаимствованный в Лос-Анджелесе у какого-то давно забытого парня еще в тот первый раз, мыло и шампунь, которые она стырила, когда в Ригби, что в штате Айдахо, убирала номера (к счастью, недолго) в «Холидей инн», презервативы, набор косметики, пятнадцать долларов и тридцать восемь центов, а также остатки пятидолларовой порции очень приличной травки. Ее она прихватила у парня, с которым тусовалась в кемпинге в Орегоне.
Она решила свалить домой, устав от вечного безденежья, и еще ей надоело замывать сперму на простынях. За эти три года ей пришлось побывать во многих городках, и не раз она замечала там на теневой стороне улиц женщин с потухшим взором – они ловили клиентов. Постепенно Элис начала понимать, что и сама легко может оказаться среди них.
Ей пришлось признаться себе: она уже на грани. Наголодалась, намерзлась, натерпелась страха, и мысль о торговле своим телом – ведь это просто секс, в конце-то концов, за еду и сносную комнату – уже не казалась постыдной.
Но правда была в том – а иногда Элис смотрела правде в глаза, – что существовали правила, которые она не могла нарушить. Правда была в том, что ей хотелось домой. К матери, сестре, к деду с бабкой. В свою спальню с постерами на розовых стенах и с видом на горы. Хотелось наслаждаться запахом кофе и бекона по утрам, хотелось снова почувствовать под собой спину лошади, скачущей галопом.
Сестра вышла замуж – и разве не ее тупая, абсолютно традиционная свадьба заставила Элис решиться на возвращение? У Рин, пожалуй, уже есть ребенок, наверняка есть, и она такая же безупречная, как всегда, черт побери.
Но Элис тосковала даже по Морин с ее скучной безупречностью.
Вспоминая о семье, она прошла еще милю. Поношенная флисовая куртка, купленная в «Гудвилле», почти не защищала от холода, а в башмаки, которые Элис носила лет десять, попадали комки снега, сползавшие с ее худых плеч.
Может, следовало позвонить домой из Миссулы, подумала она. Засунуть куда подальше свою гордость и позвонить. Дед приехал бы за ней – он никогда не ворчит. Но она все время представляла, как подойдет по дороге к ранчо – может, даже с важным видом.
Как все остолбенеют и офигеют. Работники, лошади, даже скот на полях. Старый пес Блю радостно примчится к ней. Мать встанет на пороге.
Картина маслом. Возвращение блудной дочери.
Элис вздохнула, и холодный ветер тут же подхватил и унес прочь теплое облачко ее дыхания.
Надо было, да, все-таки надо было позвонить, но она поймала в Миссуле попутку и решила, что это хороший знак. Ее подвезли, и до дома осталось двенадцать миль.
Она может не успеть до темноты, и это ее тревожило. В рюкзаке лежал фонарик, но батарейки почти сели. У Элис была зажигалка, однако перспектива заночевать без палатки и одеяла, без еды и воды (последние капли она выпила в двух милях отсюда) гнала ее вперед.
Она пыталась вообразить, что они ей скажут. Конечно, все обрадуются ее приходу – а как же иначе. Может, они злятся, что она сбежала тогда, оставив лишь дурацкую записку. Но тогда ей было восемнадцать, она была достаточно взрослая и могла поступать так, как хотела, – а ей не был нужен ни колледж, ни оковы замужества, ни занудная работа на ранчо.
Элис нужна была свобода, и она получила ее.
Теперь ей двадцать один год, и она решила вернуться домой.
Пожалуй, она не прочь поработать на ранчо. Может, даже подумает об учебе в колледже.
Она уже взрослая женщина.
Зубы замерзшей взрослой женщины выбивали дробь, но она шла и шла вперед. Она надеялась, что увидит деда с бабкой, и испытывала чувство огромной вины, поскольку не представляла, живы ли они еще.
Конечно, живы, уверяла себя Элис. Ведь прошло всего три года. Бабушка не станет сердиться, ну или станет, но недолго. Может, немного поругает. Мол, погляди, кожа да кости! Господи, что ты сделала со своими волосами?
Развеселившись при мысли об этом, Элис еще ниже натянула лыжную шапочку на короткие волосы, которые она сильно осветлила. Ей нравилось быть блондинкой, нравилось, что этот более гламурный цвет делал ее глаза еще зеленее.
Она предвкушала радость оказаться в объятиях деда, сесть за праздничный стол – скоро ведь День благодарения – и рассказать о пережитых приключениях всему своему до тошноты правильному семейству.
Она видела Тихий океан, прошлась по улице Родео-драйв в Беверли-Хиллз будто кинозвезда, дважды снималась в настоящих фильмах. Получить реальную роль в реальном фильме оказалось гораздо труднее, чем она рассчитывала, но она пыталась.
Она доказала себе, что способна прожить самостоятельно. Она могла делать разные вещи, видеть, думать и чувствовать. И сможет снова это делать, если дома ее плохо примут.
Элис в досаде заморгала и смахнула навернувшиеся на глаза слезы. Она не станет умолять. Не станет умолять, чтобы ее пустили домой, приняли как родную.
Господи, ей просто хотелось побыть дома.
Опускавшееся за горизонт солнце показывало, что она не дойдет домой до темноты, а в воздухе уже пахло свежим снегом. Может быть – может быть, если она срежет дорогу и пройдет прямо через лес и поля, то доберется до дома Скиннера.
Элис остановилась, уставшая и растерянная. Безопаснее было остаться на дороге, но через поля она срезала бы добрую милю, а то и больше. К тому же там была пара домиков, насколько она помнила, для туристов. Она могла зайти туда, разжечь огонь, там, вероятно, даже нашлись бы консервы.
Она смотрела на бесконечную дорогу, потом на заснеженные поля. Белые вершины гор, устремленные к небу, уже стали синевато-серыми из-за наступавших сумерек и подступавшего снегопада.
