Где-то после обеда к воротам дачи подъехал грузовик. Незнакомый бородатый мужчина лет пятидесяти сказал Вере Алексеевне, что доставил подарок для Николая Николаевича.
Вера Алексеевна, утомленная приготовлениями к юбилею мужа, только рассеянно кивнула. Бородатый вместе с шофером спустили из кузова что-то тяжелое, громоздкое, завернутое в брезент и обвязанное бельевой веревкой. Вера Алексеевна сказала, чтобы подарок оставили на веранде до приезда супруга. Спросила, от кого он. Бородатый ответил, что там внутри конверт с письмом, в котором все объясняется. И грузовик уехал.
Ближе к вечеру из города вернулся муж. По случаю своего юбилея он был в мундире с орденами. Сказал, что устал от поздравлений, которых было множество, – как-никак прокурор города, член бюро горкома…
С удивлением покачивая головой, осмотрел подарок в брезенте. Приехавшие вместе с ним сыновья мигом разрезали веревки, с шутками развернули брезент.
А потом все невольно отступили на шаг назад.
Это был изваянный из гипса бюст Николая Николаевича. Неведомый скульптор явно был мастером невысокого класса, поэтому бюст производил странное впечатление – с одной стороны, малоталантливая работа, а с другой, что-то от облика Николая Николаевича было явно схвачено.
– Ну, ничего себе штуковина! – хохотнул старший сын Андрей. – Кто это тебя так отделал, батя?
Николай Николаевич пожал плечами.
– Там должно быть письмо, – вспомнила Вера Алексеевна.
В брезенте действительно обнаружился конверт с листом бумаги внутри. Прочитав послание, Николай Николаевич тяжело выдохнул:
– Это от Кирпаноса. Помните, я вам рассказывал? Его сына обвиняли в изнасиловании, парень вполне мог получить солидный срок и сломать себе жизнь… Оказалось, его оговорили.
– Я так понимаю, это ты его спас? А сие чудище, – Андрей ткнул пальцем в бюст, – знак благодарности?
– Ну, что значит «я спас…» – пожал плечами Николай Николаевич. – Просто сам взял это дело и изучил, дал по нему указания и следил, чтобы следствие велось объективно. Там обстоятельства были…
Обстоятельства действительно были, и весьма непростые.
Все случилось на студенческой вечеринке. Ребята перебрали со спиртным, начались танцы, поцелуи, объятия… Виктор Кирпанос оказался в одной комнате с однокурсницей Оксаной Шляховой, там и произошло то, что обычно происходит между двумя разгоряченными молодыми людьми. Но наутро за Оксаной примчался ее отец, и перепуганная девушка заявила, что ее изнасиловали. Отец тут же отвез ее в отделение милиции, где она написала соответствующее заявление, а потом ее осмотрел врач. Он установил, что половые контакты были, но следов насилия не обнаружил. Тем не менее, возбудили дело по статье 117 УК УССР, предусматривающей ответственность за изнасилование. Допрос участников вечеринки ничего не дал – никто из ребят ничего не видел и не слышал. При повторном допросе Оксана от ранее данных показаний отказываться не стала…
Следователь поначалу разводил руками. Дело тормозилось и, кто знает, чем бы все закончилось, если бы отец Оксаны, Семен Григорьевич Шляховой, не был заместителем председателя горисполкома. Дочку он любил страстно, но человек был тяжелый и строгих сельских нравов. Он устроил скандал, и следователь вновь принялся за свидетелей и Виктора Кирпаноса, уже по-настоящему. И оказалось, кто-то уже что-то слышал и видел и даже следы сопротивления нашли на теле Оксаны…
Словом, заместитель председателя горисполкома как-никак, а есть власть, и дело покатилось к обвинению. Отец же Виктора Кирпаноса был не чета заместителю председателя горисполкома – «вольный художник», перебивался случайными заработками, писал картины, плакаты, оформлял витрины, а когда был «на мели», от нечего делать ваял всякие скульптуры. Но и у него вдруг обнаружился друг детства, работавший теперь заведующим орготдела в горкоме партии, он и пришел в прокуратуру с просьбой разобраться. Вот тогда Николай Николаевич и затребовал для изучения уголовное дело и поручил другому прокурорскому следователю тщательно исследовать все обстоятельства произошедшего.
Тот установил, что никакого изнасилования не было. Просто Оксана до ужаса боится своих родителей. По старой украинской традиции папу и маму на «Вы» называет. Но особенно боялась девушка своего отца, выходца из украинской глубинки, помешанного на сельских добродетелях, – до свадьбы ни-ни! – и говорит то, что ему нужно.
Но сам Шляховой другой истины, кроме той, которую вбил себе в голову, знать не желал. К тому же он был человек болезненно мнительный и для себя решил, что если парня не осудят, это будет означать, что его в городе не уважают и карьере его придет конец… Он жаловался на прокуратуру всюду, где мог, включая обком партии, ездил даже в Киев в республиканскую прокуратуру, писал в Москву.
В общем, давили на Николая Николаевича весьма основательно, но он устоял. И вот теперь удостоился за свою принципиальность такого подарка, с которым неизвестно, что делать.
– Пап, а давай его перед дачей поставим, пусть все видят – здесь живут Востросаблины! – решил внести свой вклад в общее веселье младший сын Артем.
– Ну да, а заодно я сразу положу партбилет, – усмехнулся Николай Николаевич. – Что же нам с ним делать? Куда бы спрятать, пока соседи не увидели и не позвонили в сумасшедший дом…
Наконец сообразили, что лучше всего спрятать бюст в чулане и прикрыть брезентом, чтобы не пугать народ. Сыновья отнесли скульптуру в чулан, и семья отправилась за приготовленный Верой Алексеевной стол.
Уже ночью, улегшись в постель, Николай Николаевич сказал Вере Алексеевне:
– А знаешь, этот Шляховой затаил на меня обиду… При встречах отворачивается, делает вид, что не знает… Его можно понять, любящему отцу трудно согласиться, что его дочурка, с которой он пылинки сдувал, которой надышаться не мог, вдруг дома не ночует и сама отдается какому-то волосатому подвыпившему юнцу… И ничего тут не попишешь…
