В нас есть символы как зла, так и добра, и, по моему разумению, мы живем и действуем в непознанном мире, там, где существуют пещеры, тени и обитатели сумерек. Возможно, когда-нибудь человек вернется на путь эволюции, и я верю в то, что внушающие страх предания еще не умерли.
Артур Мэкен
I
Несколько недель назад на углу улицы в деревне Паскоуг на Род-Айленд высокий, крепко сложенный, вполне здорового вида пешеход стал пищей для слухов благодаря исключительно ненормальному поведению. По всей видимости, он спускался с холма по дороге из Чепачета и, дойдя до района, где теснились дома, свернул налево, на оживленную улицу, имевшую вполне городской облик благодаря нескольким коммерческим зданиям. На этом месте без какого-либо видимого повода с ним и случился поразительный припадок: на какой-то миг он бросил странный взгляд на самый высокий из стоявших перед ним домов, а затем ужасающе, надрывно закричал и бросился бежать, не разбирая дороги, после чего споткнулся и упал на следующем перекрестке. Очевидцы помогли ему подняться и отряхнули его одежду, выяснив, что он в сознании, внешне не пострадал и, по всей видимости, припадок уже миновал. Со стыдом он пробормотал что-то о пережитом нервном срыве и, опустив глаза, поплелся назад, вверх по дороге на Чепачет, ни разу не оглянувшись. Странно, что подобное произошло с таким крепко сложенным, с виду здоровым и дееспособным мужчиной, и тем удивительнее были слова одного из случайных свидетелей, узнавшего в нем человека, квартировавшего у известного в округе владельца молочной фермы на окраине Чепачета.
Оказалось, что это полицейский детектив из Нью-Йорка, Томас Ф. Мэлоун, взявший вынужденный отпуск и находящийся под наблюдением врачей после невероятно изнурительной работы над делом о происшествии, шокировавшем всю округу, и разительно усугубившего его состояние несчастного случая. Он принимал участие в облаве, когда рухнули несколько старых кирпичных домов, и, по всей видимости, огромное число жертв, среди которых были как обвиняемые, так и его сослуживцы, окончательно лишило его силы духа. Вследствие этого каждый раз при виде здания, даже отдаленно напоминавшего разрушенные, он испытывал приступ острого, аномального ужаса, и в конце концов психиатры на неопределенный срок запретили ему смотреть на них. Судебно-медицинскому эксперту, чьи родственники жили в Чепачете, эта старомодная деревенька с домами в колониальном стиле представлялась идеальным местом для психологической реабилитации; туда и отправился пациент, дав обещание не приближаться к облицованным кирпичом домам на городских улицах, пока не получит разрешение врача из Вунсокета, на чье попечение его передали. Решив прогуляться до Паскоуга за журналами, он совершил ошибку, заплатив за неповиновение пережитым ужасом, ссадинами и унижением.
Таковы были слухи, ходившие в Паскоуге и Чепачете, и так же считали светила медицины. Впрочем, последним Мэлоун сперва сообщил куда больше, остановившись лишь из опасения пробудить в них недоверие. Так что впоследствии он держал язык за зубами и не стал возражать, когда причиной его пошатнувшегося душевного здоровья единогласно объявили обрушение нескольких заброшенных кирпичных домов в бруклинском районе Ред Хук, повлекшее за собой гибель многих доблестных стражей правопорядка. Все как один говорили, что он не щадил себя, пытаясь очистить это логово беспорядков и насилия, некоторые подробности дела были воистину отвратительными, а неожиданно случившаяся трагедия стала последней каплей. Подобная версия была простой и понятной, а поскольку Мэлоун был человеком далеко не глупым, то заключил, что сгодится и такая. Даже намекнуть этим ограниченным людям на существование ужаса, неподвластного осмыслению – чудовищных домов, кварталов, городов прокаженных, где, словно опухоль, разрасталось зло, привлеченное из древних миров, – означало выписать самому себе билет в палату, обитую войлоком, вместо ссылки на лоно природы, а Мэлоун, несмотря на свои познания в мистицизме, был человеком здравомыслящим. Ему, урожденному кельту, было присуще умение видеть все необычное и потаенное, а зоркий взгляд и логическое мышление помогали найти это в самых заурядных вещах, и благодаря подобному сплаву достоинств этот выпускник Дублинского университета, родившийся в георгианском особняке близ Феникс-парка, к своим сорока двум годам успел многого достичь, порой оказываясь в самых странных местах.
И теперь, думая о том, что он видел, пережил и чего опасался, Мэлоун утвердился во мнении ни с кем не делиться той тайной, что превратила несгибаемого борца с преступностью в дрожащего невротика, что сделала старые кирпичные трущобы и мешанину их темнолицых обитателей вестниками кошмаров и сверхъестественных предзнаменований. Уже не в первый раз плоды его умственного восприятия не получали должного истолкования – да и не являлось ли само погружение в многоязычную бездну подонков нью-йоркского общества выходкой, не поддающейся разумному объяснению? Что мог он рассказать обывателям о древнем колдовстве и фантасмагоричных чудесах, видимых острому взгляду в полном отравы котле, куда разномастная отрыжка омерзительных эпох вливалась ядом, из века в век храня их отвратительный ужас? Он видел ввергающее в трепет адское зеленое пламя, скрытое в оголтелой, беспорядочной хаотической массе, носящей маску показной алчности и таящей внутри богохульство, и кроткой улыбкой отвечал на то, как коренные ньюйоркцы глумились над его расследованием. С каким остроумием, с каким цинизмом они высмеивали его эксцентричные поиски непостижимых тайн, уверяя, что в эти дни в Нью-Йорке нет ничего, кроме дешевизны и пошлости! Один из них даже готов был поспорить с ним на значительную сумму, что он не сумеет – несмотря на множество злободневных публикаций в «Периодическом журнале Дублина» – написать по-настоящему захватывающий рассказ о жизни нью-йоркского дна; сейчас, вспоминая прошлое, он понимал, что вселенская ирония подтвердила те пророческие слова и в то же время тайно доказала ложность их дерзкого смысла. История о том ужасе, что мимолетно явился ему, как и немецкая книга, упомянутая По, «es lasst sich nicht lessen — не позволяет себя прочесть».
II
Мэлоун постоянно чувствовал, что за окружающей реальностью скрываются неведомые тайны. В юные годы он ощущал незримую красоту и упоительный восторг всего мироздания, был поэтом, но бедность, горе и бегство из родной страны вынудили его обратить свой взгляд к более темным сторонам сущего, и теперь его волновали лишь тени зла вокруг. Его повседневная жизнь превратилась в фантасмагорию наблюдений за призрачным злом, то сверкающим зловещей ухмылкой гнилостного нутра на манер Бирдсли
