Этот человек убивал ее. Медленно, каждый день. И непонятно было, что он ищет, зачем копается в далеком прошлом, какую нить хочет нащупать. Но… это темный человек, и цели его черны, как зев ядовитого гада.
Она для него лишь инструмент, который не нужно беречь, который можно будет выбросить за ненадобностью, когда работа закончится. Личная машина времени, медиум в собственности…
Что стоит показать медиуму вероятное будущее? И восковая куколка на подставке обернется маленькой девочкой, а тонкая булавка – ледяной сосулькой, пробивающей ее тело сверху донизу. Какая мать не защитит свое дитя, пусть и ценой собственной жизни?
Полутемная комната, задернуты бордовые шторы, вышитые золотыми нитями, сквозь которые сочится густой темно-красный свет. Кровь. Этот человек каждый день приносит кровь в тонких пробирках: достаточно соприкосновения одной капли с кровью медиума, чтобы получить точный слепок памяти этой крови, памяти рода…
– На этот раз должно получиться, – сказал он и в нетерпении щелкнул пальцами.
– Я не могу брать на себя столько… жизней! Эти люди – они становятся моими кровными братьями и сестрами! Я несу на себе все их проклятья!
– Какие проклятья? – Он сморщил лицо. – Работай. У тебя есть стимул. Найдешь то, что мне нужно, и ты свободна и твое дитя невредимо.
– Я должна знать, что ищу.
– Необязательно. Ищи ответ на вопрос: у кого? Ты увидишь, я знаю. Давай, не ленись.
Хотелось плакать. Никто не поможет ни войти в транс, ни восстановить силы после транса, – потому что силы на черные дела дают черным людям. Когда все внутри дрожит от усталости, когда выжаты все соки, когда непомерный груз висит на шее – как начать? Самое трудное – это начать, потом будет легче.
Ярко-алая капелька упала в крохотный разрез на запястье, вливая в кровь память еще одного рода, слезы побежали по щекам на подбородок, и нельзя было сморгнуть, чтобы не потекла тушь.
– Готова? – нетерпеливо спросил темный человек, усевшись в кресло за спиной. – Я начинаю счет.
– Сразу счет?
– А что? Поиграем в игру: руки тяжелые – ноги тяжелые? – Он осклабился – не нужно было смотреть на него, чтобы это увидеть. – Или ты не умеешь быстро расслабляться?
– Я… умею.
Никакой надежды на отсрочку. Идти по чужой памяти, отступая назад поколение за поколением… Ловить призрачные видения, разглядывать бытовые подробности – этот человек всегда контролирует, не путаются ли истинные воспоминания с фантазией, не работает ли воображение вместо способности видеть прошлое. И счет уже закончен, и густой липкий свет летит навстречу, свивается мутными колтунами, взгляд теряет фокус – транс наступает быстро, привычно, но что он после себя оставит?
Темный человек расставляет знаки мелом на полу.
– Вправо или влево? Не думай, не смей думать! Шагай туда, куда тебе хочется шагнуть, слушай себя внимательней! Мать или отец?
Слушай себя… Легко сказать! Если не хочется шагать никуда: ни вправо, ни влево. Но пусть этот человек уже найдет то, что ищет! Пусть этот транс будет последним! Ну же? Ну? Куда? Вправо или влево?
Густой свет надавил на грудь, подтолкнул назад и вправо. Шаг дался легко, спокойно, а значит, это правильный выбор.
– Хорошо. – Новый знак на полу. – Как ты себя чувствуешь?
– Никак.
– Видишь что-нибудь?
– Телесериал. Я сижу в кресле перед телевизором. Плед на ногах…
Он не дал договорить:
– Уходи в прошлое, ищи родителей.
Это близко, это не так тяжело… Разглядишь родителей – сможешь шагнуть на поколение назад. Глубже, глубже в чужую память.
– У меня белый фартук и новенький пионерский галстук. Косички тугие, неудобные. Я бегу по лестнице через ступеньку. Это старый дом, широкая лестница, перила витые, очень красивые. Дверь покрашена в красно-коричневый цвет, шесть… нет, восемь звонков с надписями. У меня свой ключ, большой и тяжелый. Длинный широкий коридор, комнаты вдоль по одной его стороне. Наша – третья от двери. В кухне что-то громко шипит, пахнет горелым. Дверь в комнату филенчатая, серо-голубая. Папа в комнате, он одет в костюм и немного навеселе…
– Стоп. Шаг назад.
Шаг назад – это еще одно поколение. Свет изменился неуловимо, шум большого города ударил в уши – непрерывные автомобильные гудки, гомон толпы, стук каблуков…
– Кто ты?
– Мужчина. Мне чуть больше двадцати.
– Чего ты хочешь?
– Всего!
– Я имел в виду, чего ты хочешь добиться.
– Всего!
– А конкретней?
– Славы! Известности!
– Уходи в его детство.
Предрассветные сумерки посеребрили росу на высоких стеблях, заблестела вода в Волге, погас костер. В тумане пасутся спутанные кони. Небо со всех сторон, небо и туман. Тишина такая, что слышно, как струится вода меж берегов. Лошади иногда всхрапывают, да посапывают уснувшие вокруг костра ребятишки…
– Не надо ребятишек. Ищи, где его отец и мать.
Окрик грубо ворвался в счастливое воспоминание, туманный рассвет заволокло черным дымом, а запахи травы и реки перебил запах гари.
Языки пламени рвутся в окна, хотят дотянуться до перепуганных детей, сбившихся в кучку возле наспех вынесенных вещей. Мычит корова, вторя вою матери, мычит рядом с матерью глухонемая Дунька; Орлик бьется в конюшне, не дается отцу – боится идти сквозь горящие двери. Кудахчут куры, носятся по двору сломя голову. Воду льют теперь только с подветренной стороны, чтобы огонь не пошел дальше, – дом уже не спасти.
– Сколько детей? Сколько всего братьев и сестер?
– Я не вижу. Много. Стоят маленькие только, старшие воду носят… Отец выводит лошадь. Он очень высокий, черноволосый, кудрявый. И конь огромный, богатырский конь…
– Дура, мальчик-то маленький совсем, потому и отец очень высокий, и конь богатырский. Шаг назад.
Раскисшая дорога вдоль оврага, в левой руке вожжи, в правой – кнут. Орлик не торопится, чавкает по грязи; грохочет телега, поскрипывает. Лес впереди. Накрапывает дождь, небо затянуто серенькими, совсем осенними тучами: кончилось лето, и листья на деревьях желтеют потихоньку. Не хочется ехать к мельнику, а надо.
Лес сырой, неуютный. Дрожит осинка на опушке, трепещет листочками. Орлик останавливается на повороте, перед глубокой лужей. А в луже тоже осинка трепещет и тучи бегут, клубятся, то серые, то совсем черные. Приходится слезать с телеги и вести Орлика в поводу: конец проезжей дороге, теперь не завязнуть бы… И видна уже из-за леса мельница – машет посреди поля руками-крыльями.
– Все ясно с мельниками и Орликами. Погляди на самое значимое событие в его жизни.
– Свадьба. Лето, стол во дворе, яблоки… Невеста мелковата и худовата, но глаза черные, жгучие, глянет – мороз по коже.
– Какая скука… Оглядись, на свадьбе родственников много. На кого твой глаз ляжет?
– Бабушка! Очень полная женщина, лицо припухшее, в складках, щеки висят – почки, может, нездоровые. Платье ситцевое.
