Стоял знойный полдень, знойного дня, знойного лета 1989 года. По дорожке шла толстая нянька, волоча за собой невозможно хорошенького белокурого мальчишку. Особняк выглядел совсем мрачным из-за отбрасываемых деревьями теней, и манил тётку спасительной прохладой. Она то и дело останавливалась, чтобы протереть платком потный лоб, и больно одёргивала мальчика за руку, потому что во время таких остановок он пытался вырваться из её цепкой хватки.
– Давай, маленький сорванец, почти пришли.
Мальчик крутил головой и печально вздыхал. Он думал о том, что, если убежит от няньки, – та ни за что не сможет догнать его на таких высоких каблуках и толстых ногах. Правда, бежать было некуда. От самого Кардиффа они ехали на такси. А до ближайшего населённого пункта миль десять. Поэтому он и не сбегал, лишь подёргивал руку, чтобы тётка не сжимала её так сильно.
Любой другой ребёнок уже давно бы распластался на земле, размазывая сопли и слёзы. Но этот мальчик никогда не плакал. Он вообще не умел капризничать. Не спорил со взрослыми, прилежно учился и не разбрасывал свои игрушки. Но няньки всё равно недолюбливали его. Поначалу все новенькие всплёскивали руками: «Ах, что за ангелочек?». Но уже спустя неделю выбегали из его комнаты хватаясь за голову и вопя, что это монстр, а не ребёнок.
Другие дети мало общались с ним, не считали за своего. Роза, старшая сестрёнка, была единственной в семье, кто играл с ним. Он любил, когда она читала ему сказки. А иногда они придумывали собственные.
Взрослые не любили мальчика за его проницательность. Он видел все их пороки. Он, безусловно, видел, какую участь ему готовят. Но, что бы они ни говорили, душа у него всё равно была чистой и детской. Не то что у этих взрослых, чьи руки по локоть в чём-то чёрном, несмываемом.
И никак он не мог угодить никому из своего окружения. И даже немного обрадовался, когда узнал, что пришло время переезда. Но вся радость прошла, как только такси въехало в дремучую дубовую рощу: он не играл с другими детьми, зато ему нравилось наблюдать за ними из окна; не участвовал в разговорах за завтраком, зато любил слушать, как дети рассказывали друг другу о том, что им приснилось; не выносил визгливую тётку Марию, зато обожал её огромного рыжего кота. А здесь у него не будет и этого. Оттого он и шёл так нехотя.
Парадная дверь распахнулась за мгновение до того, как они подошли к крыльцу. Наружу вырвался застоявшийся холодок, словно дверь не открывалась очень давно. В проёме показался сухой и очень высокий старик в дорогом белом костюме, опираясь одной рукой на рельефную серебряную трость. Он пах лекарствами, табаком и кедровым парфюмом. Косая улыбка скрывала боль ноющих суставов, а морщинистое лицо напоминало морду шарпея.
– А вот и вы! Надеюсь, дорога не очень вымотала вас? – Голос старика оказался таким же дрожащим, как и он сам.
– Что за духота! – взвыла нянька, обмахивая себя платком. – Вымотала, ещё как.
– Проходите, дорогие, у меня готов лимонад.
Нянька подтолкнула мальчика на крыльцо, затем, кряхтя и сопя, поднялась сама.
– Он совсем без багажа?
– Его вещи привезут на днях.
Нянька протиснулась в двери и рухнула на первую попавшуюся кушетку. Наконец рука мальчика была свободна, но теперь он не спешил отходить от тётки, настороженно рассматривая старика и его огромный дом.
– Итак, молодой человек, давай-ка мы с тобой познакомимся, раз нам теперь жить под одной крышей. Моё имя Надд. Можешь так меня и называть. А если хочешь, зови меня просто дедушка.
– Мой дедушка умер. Я буду называть вас Надд, – робко пропищал мальчик.
– Я твой двоюродный дедушка, Лексон, – подмигнула старик.
– Это не моё имя.
– Я знаю. Я это имя сам придумал. И дарю тебе. А как надоест – отдашь обратно, идёт? – Мальчик безразлично пожал плечами, сам только и думая о том, живёт ли здесь кто-то ещё.
– Мы наняли репетиторов. Они будут приезжать сюда три раза в неделю, – сообщила нянька, жадно отглотнув лимонад. – С учёбой проблем у него нет.
– Так ведь лето, – горько покачал головой Надд. – Ему всего восемь, учёба подождёт.
– Вы подыскали новую кухарку?
– Нет, Мария, пока справляюсь собственными силами. У мальчика особый рацион?
– Вполне обычный. Поменьше сладкого, особенно вечером… Вспышек давно не было, но врач должен навещать его раз в две недели. Ещё мигрени, доктор говорит – это психосоматика, медикаментозного лечения нет.
– Здесь ему станет легче. Свежий воздух.
– Да, конечно…
Лексон вздохнул. Взрослые снова говорят о нём, будто он ничего не слышит и не понимает. Если бы они хоть раз спросили у него самого, что он испытывает во время вспышек, он бы рассказал, что никакая это не болезнь. Но взрослые боятся услышать это, потому и не спрашивают, уверяя себя и его, что он болен.
Мальчик не боится вспышек, их боятся остальные. А вот от жгучей мигрени он порой лезет на стены. «Хоть голову рубите, но избавьте от этой боли» – кричит он, но доктора непреклонны: «Лечить нужно не тело, а сознание». «Чтобы они все понимали!» – ночами стонет Лексон, стискивая зубы и заламывая пальцы.
– Полагаю, дальше вы уже сам?
– Да, не беспокойся, Мария.
– Вы всегда можете позвонить нам.
– Разумеется.
– Его отец был в командировке, когда мы уехали, возможно, он захочет позвонить сюда.
– Думаю, это возможно.
– Тогда я с чистым сердцем оставляю здесь этого дьяволёнка.
– Что вы, славный парнишка.
– Меня ждёт такси.
Нянька подправила причёску у зеркала, пожала руку Надду, и склонилась над племянником:
– Вот и всё, дорогой. Больше мы не увидимся. Я не держу на тебя зла, хоть ты и доставлял нам всем много проблем. Будь хорошим мальчиком, прощай.
Лексон ничего не ответил. Он лишь надеялся, что Мария не нашла и не выкинула его прощальный подарок для Розы.
Такси загрохотало и быстро умчалось прочь. Старик и мальчик немного неловко потоптались на крыльце, и зашли внутрь.
– Лексон, должно быть, ты голоден?
– Я бы не отказался от печенья с корицей.
– Замечательно. Возьмём печенье, лимонад и отправимся в сад… А пока ты будешь есть, я расскажу тебе сказку. Ты любишь сказки? – Мальчик оживлённо кивнул. – Эта будет про сбежавшего Короля и его Тени.
