«Это было в те дни, когда я бродил голодный по Христиании, городу, который навсегда накладывает на человека свою печать…"
Кнут ГАМСУН, роман "ГОЛОД"
Мне настолько нравится роман "Голод", что у меня на долгие годы остался соблазн начать так же, как и Кнут Гамсун: «Это было в те дни…» Кнуту Гамсуну я верил, раз уж он написал: «это было…» – значит, действительно, было. Но начать так же у меня не получалось, ничто в моей жизни под такое начало не укладывалось. И вот теперь, вспомнив "постулат" Андрея Битова, которому я тоже верю: "Хорошо придумывать то, что было, и невозможно сочинить то, чего не было…" я намеренно, подражая Гамсуну, написал:
…Это сложилось в те дни, когда какое-то время мы с женой жили в Чехии, в небольшом курортном городке на Эльбе – Подебрады, в городе, по которому я подолгу "бродил" бодрым шагом, выбивая из крови сахар, и который назвал про себя городом "Доброго Дня".
И именно в этом Добром городе я встретил однажды на рассвете женщину с пучком соломы в руках, предложившую мне попить пива.
Прочитал вслух, прислушался. Вот только бы верилось, что женщина с пучком соломы была. А она действительно была. Всех называла Фиби, наверное, и меня, и маленькую противную собачку породы такса, которую прямо-таки выхватила из-под носа обнюхивающей ее громадной псины, уложив себе на колени во дворе круглосуточно действующего пивного бара, приговаривая "Фиби, Фиби, Фибушка", принялась восторженномассировать брюхо животины. Ушла в это дело, оставив общение со мной на потом.
"Фибушка!" Уж не русская ли? – Обрадовался я, – оборотилась в чешку, но русская, как же иначе.
И такса казалась мне узнаваемой, точно такая же противная собачонка была у одного моего знакомого, которая регулярно, чуть ли ежеквартально, приносила ему щенят – неплохую надбавку к пенсии. Слегка поднатужившись, эта злючка кривоногая выдавала потомство по пять-шесть кривоногих таксят с установленной на продажу таксой.
"Неужто отпрыск "легких" потуг злобной таксы? До Чехии добрались, до Подебрады… И чего это таксы преследуют меня?"
У друга моего детства Генки была собака схожей масти по кличке Дамка. Она была не такой противной, мы даже пытались снять ее в нашем любительском фильме. До Дамки у Генки была еще одна собака по кличке Шарик, из "дворян", самой распространенной породы. Мы хоронили Шарика с Генкой, закопали под горой, и именно тогда, у бугорка Шарика я произнес свой первый тост: "Прощай, Шарик, ты был хорошей собакой!" – сказал я, выпив первый раз в жизни браги. В фильме Генкина такса должна была переворачивать страницы титров. Но это у нее никак не получалось. Мы злились, я крыл ее чуть ли не матом, хотя был виноват я, а не Дамка.
Женщину эту, но без пучка соломы и солому пучком без женщины мы с женой видели и раньше. Женщина встретилась нам на вокзале. Она стояла на перроне, держа за запястье девочку лет одиннадцати – двенадцати. Ждала, как и мы, поезд на Колин. Меня сразу в ней что-то насторожило, может, то, что она как-то нервно ожидала, а может, и то, что девочку держала за запястье, а не за ладонь. Будто схватила, удерживает насильно.
Девочка рассеянно оглядывалась по сторонам, поймав мой взгляд, вскинула брови. Ей нужен был зритель. Принялась играть в классики. Мы нарисовали с ней мысленно на бетоне классики, она свои, я свои. Она играла, я смотрел. В нарисованных мною классиках она доходила до четвертого класса, настолько должны были позволять их вытянутые руки, возвращалась обратно на исходную позицию.
Я смотрел на женщину, на девочку, на часы, висящие над платформой. До поезда на Колин оставалось еще три минуты. Он придет вовремя, точно по расписанию.
В Подебрады, в минуты тягостной скуки, я, бывало, забредал на вокзал соприкоснуться с великим, посмотреть "Прибытие Поезда".
Эти величественные двухэтажные поезда-красавцы "не пугали", прибывали на вокзал ожидаемыми гостями. Отбыв, оставляли после себя не сразу заполняющуюся пустоту. Вот бы суметь увидеть эту пустоту, отобразить, снять фильм в беззвучном, немом варианте. "Отбытие Поезда". Посвятить какой-нибудь годовщине первого фильма "Прибытие Поезда". Поезд отходит, и все замирает, останавливается на полуслове, в полушаге. Жизнь продолжается в другом измерении, в 24 кадра в секунду ее не отобразить.
Каждый раз в ожидании поезда что-то противное во мне жаждало уличить его в опоздании. Ну что вы все со своим порядком, можно разок и нарушить. Жить по расписанию – это не то, что по писанию. Но поезда не опаздывали. И автобусы в Подебрады всегда приходили вовремя.
Я смотрел на женщину с девочкой, на часы при платформе, на все в округе, впитывал в себя, собираясь вести с собой этот "груз", авось понадобится. Лишним ничего не бывает, даже собственные ощущения, если они уж возникли, значит, пригодятся.
"Запечатлел, словно наколку оставил: женщина в легком цветастом платье, тело много моложе лица".
Я, конечно, мог допустить, чтобы ножки у старушки все еще были ножками, но чтобы при стареющем лице тело все еще оставалось юным… Женщина с ножками и с личиком старческим…
– Платье вон на той женщине, из какой ткани? – спросил я у жены. На чужбине говорить по-русски или по-азербайджански – одно удовольствие, можно не опасаться, что поймут. Хотя однажды, в одном из универмагов, поняли.
– Ой, вы говорите по-русски? – удивилась девочка, поражаясь тому, какой я совсем не русский.
– Да, это мой любимый язык, – сказал я больше для ее мамы, чем для нее самой – русский и еще французский, ma chere la fille, дорогая моя девочка…
…– Из шифона, – ответила жена.
" Конечно, из шифона!" – звучало внутри меня, – …"из чего же еще", но выйти, пробиться из меня не могло, застревало внутри, лишь глаза и улыбка выразили согласие. – Правда!? Я думал из крепдешина, но какое это имеет значение, когда оно из шифона. Крепдешин – прошлое, старье, правда?
Мама моя когда-то давно, еще в моем детстве, подшивала платье из крепдешина у портнихи Тамары. Она примеряла платье в комнате, я ждал ее в саду портнихи. За оградой был "Детский дом". Сквозь частокол забора мелькала девочка в школьной униформе, играющая в классики. Там в "Детском доме" жил Гера, задиристый пацан. Мы с ним однажды прогуливали урок. Он дразнил меня. – Влетит тебе от маменьки, маменькин сыночек. У Геры мамы не было. У него вообще никого не было. Он жил на свете один, детдомовец.
В день, когда хоронили маму, я вдруг почему-то вспомнил Геру: "Влетит от маменьки!.."
" Ничего уже, Гера, мне не будет…"
… – Конечно, из шифона, дорогая! Я думал, что из крепдешина, но его, наверное, уже не производят! – вырвалось из меня.
Тогда я еще не знал, что женщина со стареющим лицом и молодым телом через несколько дней встретится мне ранним утром с пучком соломы в руках, предложит попить с ней пива. Прямо так и заявит: "Айда, Фиби, пиво пить!" И через день все соединится воедино, в тщательно подобранную цепочку. Даже пучок соломы найдет объяснение, став отдельным звеном цепи.
