Умираешь, значит? Закрываешь лавочку?
Сворачиваешь проект,
На который пошло немеряно водки, чернил и обесцененных слез,
И отборных острот, и продукции сивого мерина. —
Неужели последний аккорд пропет:
Высокий, он не тает в воздухе, словно радуга. Ты всерьез?
Да, конечно, не поле боя, не дорога и не отель, —
Правда, чужбина за бессмысленной рябью миль —
Но зато в кругу семьи, в своей постели, как ты хотел.
Мир оседает медленно, как после взрыва – пыль.
В воздухе проплывает кресло, обнажая потертый бок,
Проплывают два стула из кухни, на которых сидели мы, —
Жареная картошка, твоя любимая, водка, томатный сок,
Суп из фасоли. Чтобы остались разделены
Красное с белым, водку ты наливал, подставляя нож,
К стенке стакана – помнишь тот хитрый трюк?
Хороша была «кровавая Мэри». Что ж,
И диван проплывает, расшатанный в хлам, и даже утюг,
Гладивший блузку перед твоим приходом, и тот паром,
Первый раз увозивший нас за границу – почитай, на тот свет,
И капитан, поди, до сих пор не знает, что он Харон,
Медленно проплывая в воздухе, руку подняв – привет!
Рядом с ним проплывает причал и чугунные фонари
У Петропавловки, с позолоченною стрелой,
Полосатая будка – только будочника внутри
Расстреляли, когда еще не было нас с тобой.
Проплывает кладбище Новодевичьего монастыря
С могилой Тютчева, куда ты меня водил
Тайными тропами, и, вообще говоря,
Это место, в виду снесенного купола и заросших могил,
Выглядело живей, чем сегодня – с золотом и толпой
К поясу Богородицы, к Бог знает каким мощам.
Помнишь, в цеху грохочущем – в бывшей церковке мы с тобой
Полустертых ангелов встретили? Отощал
Каждый – кто крыльев лишился, кто головы своей,
И все равно светились, в грязи и скрежете: вопреки.
Я вот думаю – срам, поругание – страшно сказать – честней
Фарисейской покраски-побелки…
Проплывают ржавые катерки
По Неве, над которой мы до сих пор сидим
С бутылкой красного, свесив ноги, на крепостной стене —
На краю тюрьмы, естественно, и цветные дворцы, как дым,
Клубятся на том берегу.
А нынче, как на войне,
Кругом постреливают, но бежать в кусты —
Нет такого рефлекса, а главное – не страшней
Тобой оставляемой пустоты:
Ни брони от нее, ни бомбоубежища, ни траншей.
Мирная жизнь прекращается мигом: вот только что пили чай,
«Рио-рита» кружилась, и вдруг – Левитан, метроном,
Серые реки бушлатов, скулы, штыки, прощай,
На углу заколоченный «Гастроном».
Что ты наделал? Мир без тебя, как брошенная на стул
Одежда, не может ни двигаться, ни дышать.
Подожди, подожди, подожди, пожалуйста, – видишь, там, на мосту,
За тобой, спотыкаясь и падая, плача, бежит душа.
