"… и так тесна была наша
дружба, что я не заметил,
как пролетели последние
три года моего испытания,
которое мы пережили
вместе…"
Д. Дефо. "Приключения Ро
бинзона Крузо".
«Мой первый друг, мой друг
бесценный!»
А.Пушкин
– Елизавета Петровна! Тетя Лиза! Попросите переплетчиков!
Пожалуйста! Они Вас послушают.
Перед журналисткой самой популярной перестроечной газеты города Житина – Листовской, пожилой грузной дамой с копной наполовину серебряных, наполовину черных волос и по молодому яркими агатовыми глазами стояла главбух Нина Михайловна Книппер.
– Нинка! Какие переплетчики! – отмахнулась та. – Ты с ума сошла! Я к Казику опаздываю. И вообще, я не человек уже! Я вторые сутки не сплю. Нашему пану Фелютеку то заглавие не нравится, то конец никуда не годится, теперь еще сократить предложил!
Сказала и, тяжело переступая отекшими ногами, втиснутыми в стоптанные лодочки на шпильке, стала подниматься по крутой лестнице, ведущей к обычным редакционным неприятностям.
Это жалобное "тетя Лиза" пару раз потревожило ее память в течение рабочего дня, но отозваться на него не было ни сил, ни времени.
Ночью Елизавете Петровне приснился Костик. Не тот – грузный и обезноживший после инсульта, а молодой и веселый. Он сидел за столом под вишней- чернокоркой в вышитой украинской сорочке, смеялся и макал в сметану крупную еще зеленоватую снизу клубнику с раздвоенным "подбородком." От этого клубника походила на любимые Костиком вареники, а сам он – на гоголевского казака Чуба.
– Господи! – подумала во сне Листовская с замирающим от счастья сердцем. – Чего же я все плачу и плачу?! Вот же он, Костик!
Проснулась она с легким сердцем. Вспомнила, что на сегодня взяла отгул и блаженно подремала еще полчаса.
Пятнадцать лет назад такие сны до слез терзали ее душу, а теперь, когда они приходят все реже и реже, Елизавета Петровна радовалась им, как встрече с живым Костей.
"Тетя Лиза!" – не к месту и не ко времени опять прозвучал в ее память Нинкин голос. Она вздохнула и потянулась к телефону.
– Слушай, Нинуля! У старой курицы пробудилась совесть. Приходи вечером. Я пирог испеку, и мы поговорим, что там у тебя с переплетчиками.
Нина Михайловна Книппер считалась в редакции крестницей Листовской. Елизавета Петровна устроила ее корректором в пятьдесят седьмом, когда о «Деле врачей» в бывшей черте оседлости евреев на Украине помнили крепко. И потому многие беспричинно уволенные в начале пятидесятых долго еще оставались не у дел. То есть работу себе такие люди находили: надомничали, чинили одежду и обувь, репетиторствовали, но прожить семьей на те гроши было трудно.
Нина была трогательной большеглазой девочкой с волосами цвета гречишного меда, заплетенными в две косы. Они были подвязаны "корзиночкой", которую украшали два коричневых бантика из узких атласных лент.
Елизавета Петровна хорошо знала ее мать – Мэри- Марусю – по довоенной учебе в "Днепре", так все называли Днепропетровск. Обе проходили ускоренный предвоенный курс на филфаке университета. Всю войну Листовская провела в эвакуации в поселке Орск недалеко от Чкалова. С Мэри встретились уже в пятидесятом году в Житине, на Костиной родине. Костя, известный военный корреспондент, помог ей устроиться на работу в мужскую школу, которую сам когда- то закончил, и где его еще помнили. До Кремлевской истории с «отравителями» врачами- евреями Мэри была там библиотекарем, а потом в той же школе мыла полы и топила печи.
У Нины обнаружилась абсолютная грамотность, цепкая память и редкое трудолюбие. Она быстро прижилась в редакции, но журналисткой не стала. Закончила математический факультет местного пединститута, бухгалтерские курсы и вот теперь уже много лет главный редакционный "финансист". Разница в возрасте между Листовской и ее крестницей с годами постепенно стиралась. И хотя Нина в неофициальной обстановке по привычке называла ее тетей Лизой, они общались как подруги.
Елизавета Петровна и Нина пили чай в маленькой кухне хрущевской пятиэтажки за узким столиком. Он был поставлен впритык к подоконнику, на котором красовались роскошные "обывательские" герани, прислоняясь ярко красными соцветиями к чисто вымытым стеклам. Большие горшки для них были сделаны по заказу в каком- то селе у местного гончара. Заделай дыру в донышке, вари в них хоть борщ, хоть варенец или ставь в печь. Потому странно смотрелись рядом с ними две маленькие статуэтки из старинного саксонского фарфора: пастушка в изящном платье с ягненком на руках и пастушок в шляпе с пером и длинным посохом, загнутым вверху бубликом.
Кухня была таких размеров, что Елизавета Петровна могла поставить на плиту чайник, сполоснуть под краном блюдце и достать из буфета заветную баночку вишневого варенья, не поднимаясь со стула.
Когда- то им с Костей удалось спасти от сноса дом, где родился и жил писатель Короленко. Для этого пришлось не один раз посещать угрюмые серые здания в Киеве и Москве и писать статьи во все центральные газеты. Дом Владимира Короленко оставили в покое, но в отместку бульдозером сравняли с землей их собственный нарядный маленький домик в три окошечка, построенный еще Костиным прадедом. Вокруг дома, как в стихах Шевченко, рос вишневый сад, и некоторые деревья, почти такие же старые, как он, устало опирались на крышу морщинистыми сучковатыми ветвями. Но каждый апрель деревья продолжали "невеститься", и когда земля покрывалась нежными лепестками их белоснежных цветов, то казалось, что выпал запоздалый снег. За садом был небольшой огород. Самыми ценными на нем были грядки с мичуринскими сортами клубники, добытыми Костей в одной из командировок. Он возился на них все свободное время: прореживал, укоренял, подкармливал. В мае друзья целыми семьями приходили к ним в гости на клубнику со сметаной, а зимой – на клубничное варенье.
Однажды днем, когда они с Костей были в редакции, разозленные городские партийные власти подогнали технику, а потом позвонили на работу. Сообщили об ордере на однокомнатную квартиру и дали двенадцать часов на сборы.
Пастух и пастушка были первым, что Елизавета Петровна сунула в свою сумку. Они достались ей и брату от деда Ивана.
Что еще они с Костей успели вынести из дома, над которым уже повисла чугунная "баба", такая же бесчувственная, как все городское партийное начальство? Костины рукописи и военный архив, белье и одежду в узлах. Посуду и мебель помогали вытаскивать соседи. Кое- что при этом осело в чужих домах. Часть потом вернули. Говорили: "Думали вас заберут, как в тридцать седьмом, так будет о вас память…" Впрочем, некоторые так и продолжают жить с этой "памятью" при живой хозяйке.
Елизавета Петровна и Нина напились чая с обещанным яблочным пирогом, поболтали о пустяках и перебрались в комнату на диван.
