Мне нравится, что живописцы позднего Средневековья по большей части не подписывали картины, как, например, неизвестный автор знаменитого кёльнского триптиха. Когда мастер в тени, его имя не повлияет на судьбу произведения, создатель уже не важен, важна работа. Мне всегда казалось, что авторство не имеет особого значения, это касается и моих стихов. Конечно, в век телевидения и интернета сохранить анонимность нереально. Рано или поздно станет известно, кто автор.
Творческие вечера традиционно предваряют биографической справкой. Почти в каждом поэтическом сборнике есть раздел «об авторе» или краткий перечень дат и событий, заключенный в «хронологическую таблицу».
Всех интересует, где и когда родился поэт, к какой конфессии принадлежал и какое блюдо предпочитал на ланч. Желающим проникнуть в тайны рациона художника, рекомендую обратиться к книге Сальвадора Дали «Дневник гения», где «безумный каталонец» описал все составляющие «далианского меню»: сахарные сосиски, «руки цыганки» и омар в шоколаде. Однако помимо гастрономической есть биография читательская, зрительская, чувственная.
СОМНИТЕЛЬНАЯ АВТОБИОГРАФИЯ
Свою автобиографию я могла бы начать с исторических реминисценций:
Я родилась 16 октября 1990 года в Москве. Спустя 136 лет после того, как в Дублине появился на свет Оскар Уайльд. За 197 лет до моего рождения на площади Республики в Париже обезглавили Марию-Антуанетту.
Я могла бы продолжить рассказ в жанре «читательской биографии»:
«Те, кто читают книги, владеют миром, те, кто смотрят телевизор, – теряют его». Мне повезло, я предпочитала книги телевизору. Сначала мне читала мама: стихи Пушкина и Лермонтова, вместо колыбельных, затем последовали Блок, Пастернак, Цветаева, Гумилев.
В возрасте двух лет я бойко лопотала в рифму на непонятном языке. В четыре года знала наизусть «Песнь о вещем Олеге». К пяти годам научилась читать сама. Особенно любила читать ночью, при свете фонарика. Иногда под одеялом и до рассвета.
С тех пор я делила существование между двумя мирами, отнюдь для меня не равноценными.
Был «настоящий» мир: моих друзей, школы, шалашей, летних купаний, игр с авантюрными сюжетами. Мир книг был более настоящим. Он существовал благодаря Булгакову и Мариенгофу, Уайльду и Шоу, Диккенсу, Гамсуну, Виану.
Из книг я узнала о существовании чего-то большего, чем то, до чего можно дотронуться. Они многому меня научили: я обрела обостренную способность чувствовать. Благодаря роману Достоевского «Идиот» я ощутила смерть. Даже почувствовала ее запах.
«… Спавший был закрыт с головой, белою простыней, но члены как-то неясно обозначались; видно только было, по возвышению, что лежит протянувшись человек… В ногах, сбиты были в комок какие-то кружева, и на белевших кружевах, выглядывая из-под простыни, обозначался кончик обнаженной ноги; он казался как бы выточенным из мрамора и ужасно был неподвижен… Вдруг зажужжала проснувшаяся муха, пронеслась над кроватью и затихла у изголовья». Затворенные наглухо окна, четыре склянки ждановской жидкости, покойница под «американской клеенкой», и двое обезумевших мужчин у нее ног. Сцена с мертвой Настасьей Филипповной стояла у меня перед глазами несколько недель. Я вообще сравниваю Достоевского с какой-то печатью человечности, которая формирует душу и которую нельзя стереть или забыть.
Это была не проза – поэзия. Искусство, в котором жила Смерть. До этого смерть была для меня абстракцией, наподобие «Черного квадрата» Малевича. Теперь она предстала в объеме. В мельчайших подробностях, которые были реальнее реальности. Как стигматы на ладонях «Мертвого Христа» Ганса Гольбейна.
Понимание литературы совпало с осознанием смерти, а значит, и жизни. Заставило почувствовать поэзию жизни и смерти. Тогда я поняла, что должна заниматься поэзией. Отсюда пойдет отсчет моей писательской биографии. И это уже ближе к делу.
Истинная биография поэта – не в хронологии дат, а в произведениях. Жизнь художника можно по-настоящему изучить лишь по его работам.
Я предлагаю рассматривать поэтическое произведение отдельно от личности его создателя. Как античный барельеф, найденный при раскопках Геркуланума. Мне бы хотелось сделать вас очевидцами удивительных видений, оставляя за собой роль проводника в мир теней. Тем более, что обращаюсь к людям, которые могли бы представить более затейливую цепь событий и вообразить приключения более жуткие чем те, которые произошли в реальности.
На рубеже IV – III веков до нашей эры греческий поэт Симмий Родосский начал писать стихотворения в форме секиры, яйца, крыльев, с соответствующим форме содержанием. Поэзия барокко породила стихи-рисунки. В России XVII столетия они были в большой моде. Каллиграммами увлекались футуристы начала прошлого века.
«У писателя линия главенствует над сутью и формой. Она идет через слова, которые он собирает вместе. Она – постоянно звучащая нота, не видимая и не слышимая. Она – в некотором смысле стиль души, и если эта линия где-то внутри прерывается и лишь закручивается арабеской, значит души больше нет и слог мертв», – писал Жан Кокто в сборнике очерков «Трудность бытия».
Для меня всегда было важно изобразительное начало. Быть может поэтому я часто иллюстрирую свои произведения. Рисунок и слово идут параллельно, являясь логическим продолжением друг друга. Линия может стать и буквой и рисунком. Буквы образуют строки, переходящие в фигуры людей и животных. Поэзия та же линия – рисунок та же поэзия. «Живопись – молчащая поэзия, а поэзия – звучащая живопись». Все едино.
Однажды рисунки и стихи превратятся в ожившие изображение и звучащее слово – в искусство кино. В этой области я еще мало знаю и умею, совершая первые неуверенные шаги, из которых впоследствии рассчитываю сочинить изощренный танец.
