Чемоданное настроение (2011)
Незадолго до смерти отец, обычно не склонный к проявлениям сентиментальности, сказал ни с того ни с сего: “Надо же: мне седьмой десяток лет, живу я на земле один-единственный раз, а самого, по общему мнению, красивого места – Новой Зеландии – так и не увижу. Глупо… ” И от этого пустячного воспоминания сердце почему-то особенно щемит – будто по отношению к стремительно сходящему на нет родительскому поколению не имеется и более серьезных поводов для сочувствия, чем поражение в праве посмотреть мир. (В этом вопросе уроженцам СССР еще повезло. А живи мы в маленькой Албании или на Кубе? В распоряжении советского непоседы была как-никак шестая часть суши – “с южных гор до северных морей”, как справедливо заметил поэт-песенник.)
Но с конца 1980-х от случая к случаю, с ожесточением уминая чемодан в канун отъезда, а наутро и вплоть до посадки в самолет как заведенный проверяя и перепроверяя паспорт, билет, деньги, я среди прочего словно выполняю сыновнее обязательство – наверстываю упущенное отцом. Бог даст, занесет и в Новую Зеландию, а нет – за моим сыном останется фамильный должок.
Уже давно у меня готов ответ на вопрос, справедлива ли ко мне жизнь.
– Никак нет! – отвечу я по-военному бойко.
И вот почему. Когда, с одной стороны, знаешь себя как облупленного и иллюзий на собственный счет не питаешь, а с другой – весь обвешан подарками, а они все прибывают и прибывают, какая уж тут справедливость?! Взять хоть последний сюрприз: как снег на голову свалившееся предложение обогнуть Европу по морю за 55 дней (с заходом в Амстердам, Лондон, Лиссабон, Барселону, Рим и так далее – вплоть до Кипра)! Под парусами!
Даже возьмись я составить перечень своих самых разнузданных фантазий, подобной не упомню. Разве что в детстве, отуманенном приключенческими небылицами. Но теперь-то, теперь, когда я худо-бедно остепенился, а по возрасту и умонастроению мне больше к лицу амплуа не вперед-, а назадсмотрящего! Прав-таки Гете: “Чего мы желаем в юности, то мы в изобилии получаем в старости”. Но ведь писатель и путешественник Роберт Льюис Стивенсон тоже на свой лад прав, говоря, что если смотреть дареному коню в зубы, с него недолго и упасть…
Зуд странствий знаком мне, как и многим. Он гнал меня смолоду на Чукотку, Памир, Кавказ, в Среднюю Азию и проч. А когда был сбит амбарный замок с границы, я тоже своего не упускал. Но предстоящее плавание ненароком учло одну мою серьезную претензию к современному путешествию.
Ведь как обстоит дело. Покорно пройдя – порядок есть порядок – все предварительные процедуры, включая застенчивую ходьбу в одних носках и спадающих без ремня брюках, мы наконец садимся в самолет в пункте А. Стюардесса, картинно стоя в межсалонном проеме, исполняет знакомую до мелочей пантомиму: помавает руками, понарошку надувает желтый спасательный жилет, с профессиональным радушием обучая технике безопасности в ситуации, где самое рациональное – уповать на чудо. В свой черед развозят газеты, напитки. Лететь еще часы и часы, а ты уже весь затек и извелся, будто под утро домашней бессонницы. Младенец впереди как начал орать еще у “трубы”, так и продолжает по нарастающей. Через проход в тревожной близости – малый с борцовской шеей прикладывается к спиртному, хотя был хорош уже на паспортном контроле. Некоторое разнообразие вносит обед с его конвульсивной эквилибристикой. Жаль, Чарли Чаплин разминулся с эпохой массовых перелетов с кормежкой: одним комическим шедевром могло быть больше. А пытка заполнения миграционных карт? Снял очки “для дали”, надел “для близи”, но куда-то запропала авторучка. Нашлась авторучка – сел на очки. С энного раза справился с заполнением, оказывается, писать надо было не прописными буквами, а печатными, и в тех квадратиках, что сверху, а не снизу. Между тем Шварценеггера через проход потянуло на подвиги, ребенок орет все истошней… И, как, видимо, и принято в аду, светает или смеркается наобум, а не вовремя. И на исходе нескончаемой муки мученической – снижение и ощутимый удар о взлетно-посадочную полосу: это мы прибыли в пункт Б. Обитатели застенка жидко рукоплещут.
Если вдуматься, тот еще гешефт. Во сколько раз мы, пассажиры, выиграли в скорости передвижения, во столько же и проиграли во впечатлениях, опыте, шансе набраться ума-разума – в прямом смысле остались в дураках, пусть и причастных прогрессу. За те семь-девять часов, что мы по-клоунски жонглировали пластмассовой посудой, пялились в газеты с их non-stop праздником зла, мы запросто разменяли океан, три горные системы, прорву больших и малых городов, не счесть рек и озер – так ничего и не поняв и не почувствовав во всем этом умопомрачительном просторе. Если разом укрупнить план, мы, например, не подивились лисице, заглядывающей с мусорного бака в окно паба возле рынка “Боро”, не ахнули от мучительной прелести девушки (на долю секунды “Боинг” ревел десятью километрами выше ее кудрей), зябнущей у городских ворот Сан-Мало с самодельным картонным плакатом в защиту какого-то обреченного зверька. Пока под нами длилось великолепие медленного связного ландшафта, сотканного из мелочей и подробностей, мы, как дошкольники, писали печатными, торжествовали, проникнув наконец-то в тесный, как гроб, нужник, и извинялись на своем убогом иностранном перед старушенцией справа, на которую смачно выдавили то ли майонез, то ли горчицу…
Все это брюзжание в общем и целом верно и применительно к путешествию на автомобиле. Чем нас порадует автобан/хайвэй? Скоростью, исключающей возможность задержаться на чем-либо взглядом? Мельтешением (будь то холмы Звенигорода или Новой Англии) близнецов кислотных расцветок: бензозаправок, “Макдоналдсов”, “Пицца-Хат” и т.п.?
Из таких одиссей не возвратишься “пространства и времени полный”: и то, и другое скомканы, как освежающая салфетка к концу полета. Какой-нибудь дачный поход в соседнюю деревню за молоком или картошкой дает уму и сердцу куда больше, чем поглощение не одушевленных созерцанием пространств.
Понятное дело, я говорю банальности. Полтораста лет назад Толстой писал Тургеневу: “Железная дорога к путешествию то, что бордель к любви – так же удобно, но так же нечеловечески машинально и убийственно однообразно”. И скорей всего, классик тоже не был первооткрывателем подобного взгляда на предмет. Понятное дело, любому здравомыслящему человеку хватит пяти минут, чтобы с веселым негодованием окоротить эти разговорчики в строю – и крыть особенно нечем. И все-таки.
