Ольга Громова - Вальхен

– Маринка, а ты книгу-то читаешь, которую я дала? Как тебе? – Валя лежала на песке рядом с подругой, смотрела в безоблачное небо и прислушивалась к тихому шороху волн. Раскинув руки, она неспешно зачерпывала ладошками мелкий пляжный песочек и просеивала сквозь пальцы, наслаждаясь его шелковистым прикосновением.

– Как-то очень нудновато. Природа, рассуждения какие-то…

– А по мне, как раз это интересно: автор будто думает вслух, и ты вместе с ним. И, кстати, так не говорят: «очень нудновато».

– Это ещё почему?!

– Как почему? Потому что «нудновато» – это слегка нудно, немножко. А как может быть «очень слегка»?

– Да ну тебя, Валька! – Маринка взмахнула рукой, и на Валю полетел песок. – Зануда ты… говорят – не говорят. Не всё равно как, если понятно, что хочу сказать?

Валя повернулась на живот, чтобы видеть подругу, а заодно стряхнуть с лица песчинки.

– А кто недавно говорил, что после семилетки в училище пойдёт, на воспитателя? Не ты? – Валя улыбнулась. – А воспитатель может иметь «плошку»[1] по русскому?

– Да ладно, прямо уж «плошку»… У меня сейчас за шестой класс «поска». Это значит, что мои знания так себе, но они есть. Что, не так?

– Ну, в общем так, конечно, – примирительно сказала Валя. – А только твоя любимая малышня за тобой повторять станет. Чему ты их научишь?

– Ну вот у тебя «отл» по русскому. И чем это тебе в будущей профессии поможет? Если ты не учителем хочешь быть, конечно… или, может, ты пионервожатой[2] станешь? – Маринка поддразнивала подругу, знала ведь, что та хоть и учится на «хорошо» и «отлично», но школу, а особенно всякие пионерские мероприятия и сборы, не очень любит.

– Ты же знаешь, я в медицинский готовиться буду. Десятилетку закончу и поеду в Симферополь в институт.

– В институт?! После нашей-то захолустной школы?

– Не хуже других школа. Если прямо с осени, с седьмого класса, начать не просто параграфы читать, а поглубже во всём разбираться, так и подготовлюсь.

– Чудна́я ты, Валька! Разбираться – это одно, а учить – другое. Зубри себе и зубри, вот и будешь знать. Всё и ответишь на испытаниях [3].

– Нет, – Валя засмеялась, – это ты можешь вызубрить наизусть и ответить. А у меня таких способностей нет. Если я чего-то не понимаю, то, учи не учи, всё равно не запомню. Мне разбираться надо.

– Ну ладно, допустим, ты поступишь. Но это ж четыре года готовиться. И за учёбу теперь в старших классах платить![4] И потом ещё сколько лет учиться… И за институт ведь тоже платить! С ума сойти! И что – всю жизнь туберкулёзников лечить?

– Туберкулёзники – не люди, что ли? И их тоже. Вот как Пётр Аса́фович.

– Так ведь не лечится же, говорят, туберкулёз.

– Кто говорит? Бабки на лавочке? А ты слушай больше. У нас вон здравницу всесоюзную сделали, и со всей страны люди приезжать будут… представляешь?! А в посёлках вокруг не то что врачей, фельдшеров не хватает!

– И при чём тут твой русский? Петр Асафович, кстати, караи́м[5]. Ему же это не мешает хорошо лечить.

– Не мешает, конечно. А ты замечала, как он понятно всё объяснял, когда санпросвет-лекции[6] в школе вёл?

– Да я их не очень-то слушала. Но вообще… понятно, да… просто.

– И интересно тоже! Вот тебе и русский язык. Было бы у него «плохо» по русскому – он бы так хорошо не говорил.

– Ой, Валька, какая ты всё ж зануда…

– Может, это и хорошо, – улыбнулась Валя. – Врач, наверное, и должен быть занудой, да? А тебе точно нужно с малышами работать. Где играть, петь, шалить – ты первая! Я так не могу. – Валя откинулась на песок и посмотрела в небо. – А только знаешь, Марин, я вот мечтаю… Представь: на нашем лима́не[7] да с нашим климатом – как лечить можно… Санатории чтоб как дворцы были и техника новейшая…

– Какая техника?

– Не знаю какая. Изобретут же люди что-то. Ну чтоб не только дыхание слушать и пальцами простукивать, как сейчас, а чтобы внутрь человека можно было заглянуть, не разрезая его, и понять, что почему болит. А уж потом лечить.

– Да ладно, рентген уж лет сто назад изобрели… на санпросвете рассказывали.

– Ну не сто, положим… И одного рентгена мало, Маринка! Он же не всё показывает!

– Деловая ты, и мечты у тебя какие-то… хозяйственные, – поддела подругу Марина. – Нет. Я вот мечтаю, чтобы у нас жизнь красивая была… как… как дворец, на Думской, где музей теперь. Ведь в таком доме люди, наверное, красиво жили… ну, раньше.

Валя неопределённо хмыкнула.

– Красиво жили, конечно. Одни. А другие им прислуживали. Потому и революция случилась.

– Ага. Все теперь равны, и слуг нету. А бабушка моя говорит: раньше были богатые и бедные, а теперь все одинаково бедные. И чем это лучше? Папа, правда, с ней ругается и мне не велит эти глупости повторять. Он же лётчик, красный командир, знает, как правильно. Только, Валь, – Маринка понизила голос, хотя в это раннее буднее утро на их любимом диком пляже никого, кроме них, не было, – я, знаешь, думаю… какие же это глупости, когда так и есть? Я ведь с мамой по колхозам и совхозам езжу. И не только в нашем районе. Люди, знаешь, очень бедно живут. Куда беднее, чем у нас, в городе. Видно же.