***
– Сонь, я тут, рядом, за дверью сижу.
– Пап, это ты? Голос странный у тебя.
– Я, кто ещё, простыл немного, вот и осип.
– Как это я тебя так хорошо слышу, ведь дверь у меня звуконепроницаемая.
– Если сидишь под ней под определённым углом и говоришь с наклоном головы в определённую сторону, то слышно.
– А почему ты не заходишь ко мне в комнату? Я так соскучилась, эти твои командировки, когда это всё кончится!
– Да ладно тебе, за них знаешь какие деньжища платят. Да к тому же реже вижу эту мегеру.
– Это ты про маму?
– Ага.
– Блин, как здорово мы с тобой играли в детстве, я так скучаю. Ну зайди уже в комнату, это странно – через дверь разговаривать.
– Да ну нафиг заходить, придётся же дольше болтать, расспрашивать тебя о твоей жизни, а мне лень, я, знаешь, как устаю.
– Устаёшь, понятно. Ты много не расспрашивай, просто рядом посиди, пока я вот тут уроки делаю.
– (тишина).
– Пап? Ты там?
– тишина.
– Что-то я тебя совсем не слышу, плохо наклоняешь голову под определённым углом!..
– Тишина.
– Тишина… эта мне дверь дурацкая, сейчас пап, сейчас я её выломаю. Вот так! На тебе! На!
Никого. Темно.
– Ты сидел вот здесь, вот на этом месте, да, пап?
Тишина. Никого. Темно.
– Ты сидел тут, я поняла, вот тут как раз на этом месте ещё тепло, ты только что здесь сидел и только что со мной разговаривал. Я тут посижу, вместо тебя, погреюсь о твой след.
Тишина. Никого. Темно. Я греюсь о тёплый след от папы на стене.
***
Блин, кто прошлогодний газон отодрал и над головой подвесил? Тоже мне, весна. Весна – это солнышко там, птички, травка зеленеет. А это что? Не хватает только дождя.
Ну привет. Вот и он, дождь. Салют.
… Пари – э ля капиталь дё ля Франс… Се са капиталь политикь, экономикь э администратиф…
Ай, блин, лужа.
…Пари – э тюн де плю гранд виль дю монд…
Ай! Лужа. Что ж ты такая чумазая-то? Была бы чистая, было бы понятно заранее, на какую глубину погружаться в случае чего.
…Иль комт пре дё кэнз милион дабитан…
Поросятам сейчас самое оно.
…А Пари илья боку дё мюзе…
А вот и поросяка, Мишка, мой одноклассник. Ну-ну. Давай, вся лужа – твоя. Разбегись как следует, придурок. Ой, гляньте на него, и правда берёт разбег. И. Ну. Плюх! Есть.
– Фак! – ругается.
– Хрю-хрю! – здороваюсь с Мишкой и громко хи-хи на него. Свинтус обтекает, ни гу-гу. – Тебя не учили что ли здороваться?
В ответ недовольная поросячья рожа с фингалом под гляделкой. И по лужам успевает, и драться не забывает, грубиян…
– Привет, Сонь, – хлобысть по спине.
Анька! Она же Пончик, она же лучшая подруга. Мы живём в одном доме, только подъезды разные. У неё совершенно дурацкая привычка кулачить меня по спине, вот так, с утра, по пути в школу. Как будто я без её рукоприкладства не пойму, что это – она. Ещё как пойму: за километр разит бак-беляшом. Бак-беляш – это Анькин верный друг, товарищ и спутник по жизни.
– Хорош, а! Так-то больно вообще-то. Какой рукой приложилась? Той, что бак-беляшом заканчивается?
– Мня-га.
– Зараза такая! Значит у меня на спине жирная блямба мигает на весь космос?
Останавливаемся (время 8.07! через 23 минуты урок французского начнётся, а до школы ещё чапать и чапать). Анька осматривает мою спину – изучает место удара. Радостно сообщает:
– Чисто. Я ж аккуратно бью, гигиенично.
– Аккуратно она бьёт. – Ладно, прощаю на сегодня, айда быстрее, опаздываем.
Анька тоже без зонта. Хотя куда ей еще зонт, руки страсть как заняты: одна снабжает бак-беляшом бездонный рот, другая сменку тащит.
– Обжора ты, дома завтракать не пробовала?
– Да я завтракаю… дома, тоже, – и остаток бак-беляша, словно Ди Каприо в "Титанике", тонет в Пончиковой бездне. И даже крошек не остаётся на руках. Она их слизывает. Вот прямо языком. Вот прямо посреди улицы. Божечки мои, какое фу! Ну какое же фу, а.
– Можем уже идти? – на меня аж икота напала.
– Идём-идём, – каркает, а сама, как крот, в портфеле роется. Только не чебурек, только не чебурек. Да, это чебурек. Она выуживает че-бу-рек.
Ох, ладно, жуй свой чебурек. Только на бегу. Я хватаю Аньку под локоть, и мы переходим на аллюр, не люблю опаздывать на уроки, это совсем не про меня.
… Ля тур Эйфель, лё сэмболь дё Пари, э констрюит пар лярщитект…
Пока повторяла топик про Париж, не заметила, что мы остановились. Из-за лужи, наверное. Наверное, думаем, как обойти? Да что ж так долго думаем-то.
Возвращаюсь из Парижу и соображаю, что остановились не из-за скверных погодных условий.
Хотя лужа есть.
Анька пришвартовалась к дворнику, сменку якорем бросила в кашу из грязи:
– Здравствуйте, дядь Петь. Как дела?
Ну привет! «Здравствуйте! Как дела!» Опять дядьпеть. Алло! Мы то-ро-пим-ся!
– Анечка! Здравствуй. Спасибо, хорошо, – охотливо вовлёкся дядьпеть. – В общем и целом, дела великолепны, без всякого преувеличения. На день грядущий чашечку истинно колумбийского кофейку, сахару минимум, сливок, динь-динь-динь – и утро зазвенело. А дальше работа, работа, дел моря и океаны. Хотя постой-ка, немножечко привираю, лукавлю, ага. Намедни ж происшествие приключилось. Спину потянул, ну: мусорные баки чистил как обычно, а один тяжёлый такой попался, с тонну прям. Думаю, а что же он такого весит? Порылся, а там…
– Золото-бриллианты? – то ли пошутила, то ли всерьёз Пончик.
– Такое тоже бывало, тогда всё сдал государству под роспись. Нет. Сейчас гораздо ценнее. Точную копию "Давида" выудил, представляете, девочки. Бронза, ужасно старый век.
– Микеланжело что ль? – Анька.
– Его-его, ди Лодовико ди Леонардо ди Буонарротти Симони, родимого.
– Чума! – Анька рот раззявила.
Откуда ему вообще знать про искусства, и эта его возвышенная манера общения… Прям не дворник – профессор. Вечно Анька возле этого дядьпеть останавливается. История их знакомства не такая, кстати, возвышенная, а вполне вонючая. Однажды Пончик вляпалась в какашку на асфальте, сама на каблуках была. Застряла: ни вперед, ни назад – слишком огромная та какашка, чуть шевельнёшься, затянет по шею. А рядом этот дворник как раз шкрябал лопатой, асфальт от какашек спасал. Их целое минное поле накакали, будто стадо коров или свиней случайно в городе кто забыл. Увидел дворник Аьку в "ароматном" капкане – прослезился. Сбегал, приволок ей чёботы, с третьей попытки вытянул. С тех пор Анька носит сплошную платформу и здоровается каждый божий раз с этим дядьпеть.
Интересно, сколько ему? 55, 58? Отличная карьера у человека в жизни, нечего сказать. Алкаш, наверное.
– Сдал государству, – продолжил своё нескончаемое погружение в предмет дядьпеть.
– Жаль, могли бы на рынке толкнуть, нехило бы подзаработали! – Анька.
– Ну что ты! – возмущается. – Как можно? Это ведь не моё, чужое, да ещё такое ценное. Я так не умею.
Толкаю Аньку в бок: на время смотрела?!
