За окном туман. Моросит. Выходной день. Гуляй не хочу. «Не хочу», – подумал Николай Иванович, продолжая набивать папиросные гильзы трофейным табаком.
Черная тарелка радио, вереща, доносила до народного уха интервью с модным писателем Виктором Степановичем Лапшиным. Востребован. Тираж – «классики ворочаются». Опять же в школе в разделе «Современная литература» собираются… Больше, чем популярен, – пропагандируем и любим.
Серьезная литература знает, как объяснить прошлое. Она же еще лучше знает, как расставить акценты настоящего и обрисовать будущее светло-оптимистичными красками на идейно-выдержанном розовом фоне.
– Что? Есть подтеки? Пузырится? Замалюем! Кисти в наших руках!
– Вперед, к победе!.. (Это уже не мое картавое – Виктор Степанович выкрикнул.)
Конечно, в заключение – так положено. Вначале же осветил сложное международное положение, непростую внутреннюю ситуацию. Коснулся роли искусства, и, в частности, литературы. Был конкретен. Смело перечислил тех, с кем нам не по пути. Дал отпор врагам и их прихвостням. Сказал много правильных и понятных слов. Убедил народ, точнее, уйму народа убедил. А потом выкрикнул вот это: «Вперед, к победе!..» Немного громко получилось, но поставил точку (в смысле восклицательный знак).
У Николая Ивановича от этого тарелка рухнула. На проводе повисла и раскачивалась под бравурный марш, венчавший все предыдуще-сказанное, не лишь бы, уж поверьте – в порыве.
Когда дело дошло до барабанов и тарелок, они так припечатали, что наша (ой, чего это я?), Николая Ивановича, тарелка опять рухнула, на сей раз окончательно освободившись от проводов. А он умелец. Сообразил. Водрузил все на место, подключил… Вот тут-то и произошло. Что, как – объяснить не берусь. Казалось, два провода – хоть так подцепляй, хоть эдак, – будет работать. Работает. Но что несет, зараза? Видимо, при падении голову сотрясла, не Николая Ивановича же? Ему, правда, по темечку немного досталось, но ни в какое сравнение! Это она свихнулась и выдает голосом уважаемо-знаменитого Виктора Степановича чушь бессмысленную. Сказать невозможно, но вам по секрету. Только тс-с-с! Все перевернулось! Виктор Степанович обхаял и дорогу светлую, и устремления наши. А этих, им самим же обделанных писак, возвеличил, только что на постамент классический не водрузил. Правда, в заключение опять выкрикнул. Громко, с былой прытью: «Вперед, к победе!» Стесняюсь вам сказать чего. Видать, послышалось. Снова обрушил тарелку на голову мирного гражданина, набивающего папиросные гильзы.
Тут Николай Иванович не удержался, ответил на этот акт вандализма. Словами правильными, внятными и однозначно-отображающими. Повторить не берусь, духа не хватает, но, поверьте, достойно, лихо ответил. Повесил тарелку на место. Подкрепил гвоздем потолще, и заговорила она, как прежде, почетче даже. Правильные вещи заговорила. Второе падение все на места свои поставило, выправило. Дослушал Николай Иванович, куда все-таки «вперед», успокоился. Закончил набивать гильзы. Приоделся да и вышел на общую кухню в своих новых сиреневых кальсонах. Представительно получилось, захватывающе. Тем более что там, на кухне, как бы крутясь по делам, поджидала его Марья Ивановна, тоже нарядная, в комбинации.
– Марья Ивановна, вы когда-нибудь бывали на Луне?.. – начал приставать Николай Иванович. – Не обижайтесь, я не хотел, наоборот. Предлагаю: давайте раз в неделю совершать полеты на Луну… Почему «пошляк»? Я романтик. Это другое.
От возбуждения комбинация Марьи Ивановны стала совсем прозрачная. Грудь упруго выпрямилась, соски заострились как маленькие гвоздики. Уколоться можно, если рискнуть. Посуда, подвешенная на стене, начала подрагивать, издавая звуки, отдаленно напоминающие бой курантов. Краска, и так местами облупившаяся, посыпалась прямо на глазах. Нет, не мистика. Резко подскочила напряженность малоизученного поля любовного желания. Понять можно: вторая молодость, яростно бурлящая кровь, сиреневый цвет, Луна, «гвоздики». Неяркое освещение молодило и «подвигало». Можно понять. Только стой! Поберегись!
Жена Николая Ивановича выскочила на кухню. Практически голая. Бигуди и сандалии дедушкины на босу ногу.
О-па! Все!
Марья Ивановна покраснела, однако успела ехидно заметить:
– Вам не жарко, Бронислава Борисовна? Животное напугать не боитесь?
Николай Иванович приподнял брови и опустил руки, как бы прикрываясь.
– Да не вас, доклеточное, успокойтесь.
Действительно, кот Матарфей выгнул спину в вопросе и готовности.
– Ха! – отпарировала Бронислава Борисовна. – Это с вашей фигурой желательно в шубе или очень издалека, чтоб не напугать. А ты, козел, чего на кухню в выходных кальсонах выпендрился? Запачкать хочешь? Донжуан профилезадый!
Ушла, гордо вращая талией и двумя полушариями – «восточным» и «западным».
Колянчик без команды, в оправдательно-заискивающем порыве, – за ней, всегда желанной, но не всегда достаточной, не всегда ласковой.
Машины груди в возмущении, смущении и неудовлетворении буквально предприняли попытку выпрыгнуть вместе с душой и желанием наружу, напугав все-таки кота Матарфея. Он сиганул с подоконника и замкнул шествие удаляющейся четы.
Три чувства одновременно прожгли все существо Марьи Ивановны, перейдя в физическую боль: обида, ревность и зависть. Три деструктивных чувства заполнили душу, разрушая доброе и светлое отношение к жизни, к людям и, вот видите, к животным тоже.
Ушла к себе в комнату. Представляете, со всем этим. Одна. Одинока. Нелюбима. Только дверь прикрыла, такое началось… Аж на первом этаже окна прослезились – то ли от сырости, то ли от волнения…
Вообще-то здесь, на первом, все по-другому – порядок. Столик к столику, тазик к тазику. Ни краска себе не позволяет осыпаться, ни кот спину не гнет – смирный. Вывешен не только список дежурств, но и небольшая стенная газета – так, для освещения, чтобы с пути не сбиться. Коридор-то длинный (да и жизнь не коротка), засмотришься – того и гляди зигзагу даст.
Ответственный по этажу – Игнат Григорьевич Цып. Табличка на его двери такая, что кабинет позавидует, официально.
Вдруг в это царство порядка и дисциплины, в тишину, ворвались звуки-сорняки, звуки-возмутители. Началось с грохота разбиваемой посуды, причем по нарастающей – от рюмочек и стаканов до тяжелых тарелок и прессованного хрусталя. Настоять на своем, выплеснуть наболевшее, заступиться за бедолагу правду, супруга на свое место поставить, чтобы, не дай бог, не спутал, не возомнил. Многих воспитательных целей можно достичь, круша ширпотребовское стекло.
