Джейкоб
Она неотрывно смотрит на дверь, словно это мишень. Шарф и шапка зажаты в руках, куртка нараспашку. А под ней – безразмерный синий свитер, который доходит девушке до самых колен и грозит поглотить ее целиком. Рукава длинные, слишком длинные.
Звук ее шагов эхом разносится по лестнице, пока я стою в нише возле почтовых ящиков и наблюдаю за ней. Вообще-то я просто хотел узнать, кто там так топает, но потом просто не смог отвести взгляд.
Я знаю ее. Она училась в моей школе. Младшая сестра одного парня из моей параллели. Довольно симпатичная, но всегда какая-то серая, неприметная, как мышь. И к тому же слишком юная. Но сейчас ничего этого и в помине нет. Теперь ее не назовешь серой мышью, да и чересчур юной она уже не кажется. Я рассматриваю ее шею, стриженную налысо голову и длинные ноги. Она стройная, как лань, но двигается, словно воительница. Громко топая, спускается по лестнице, целеустремленно и порывисто. От той неприметной девушки, которой она была раньше, осталось только три миллиметра. Остальное она сбрила.
На ее узком лице застыло непреклонное выражение. Темные брови выделяются на светлой коже, словно роспись на лицах племенных индейцев. В нижней губе – пирсинг: серебряное колечко с маленьким шариком, которое поблескивает в слабом освещении коридора.
Спустившись до моего этажа, она замечает меня и внезапно останавливается. Как будто кто-то нажал на кнопку «стоп». Я жду, что она что-нибудь скажет, но девушка ничего не говорит. Лишь хмурится и, прищурившись, смотрит на меня. Ее глаза черны, как влажная земля.
Наши взгляды встречаются, и это длится чуть дольше, чем необходимо. Несколько секунд. Но потом она обматывает шею шарфом, надевает шапку и исчезает за завесой снегопада.
Луиза
Мы с мамой сидим за кухонным столом и молча поглощаем совершенно безвкусное карри. Соус вязкий и желтый, мясо сухое. Зато сытно. Я смотрю на место рядом с собой. Эта неиспользуемая часть пространства лежит между нами, словно мемориал. Мы похожи на персонажей настольной игры. В самом начале нас было четверо, но теперь – всего двое. По крайней мере, в этот раз хотя бы мама дома.
Когда полтора года назад ушел папа, мы придвинули стол к стене, потому что мама говорила, что так кухня будет казаться чуть просторнее. Но в действительности причина была не в этом. По правде говоря, все дело было в пустоте, которую мы трое никак не могли заполнить. У стола ведь четыре стороны.
Несколько дней спустя Кристофер повесил на стену над папиной стороной стола большую картину. Уродливого клоуна, очень похожего на нашего отца. Удачное приобретение. Никогда не забуду, как мы смеялись. Мама, мой брат и я. Это было дерьмовое время. Но мы смеялись.
Мой взгляд падает на клоуна, и я внезапно встаю: ножки стула царапают плитку, и мама замирает с ложкой на полпути ко рту.
– Можно, я сниму это? – спрашиваю я, указывая на изображение.
Она откладывает ложку и кивает. Я ставлю клоуна на пол лицом к стене и снова сажусь на свое место.
– Как прошел твой визит к доктору Фалькштейну? – спрашивает мама, не глядя на меня.
– Отлично, – говорю я. – Думаю, мне лучше.
– А на самом деле? – настаивает она.
– Все прошло хорошо, – отвечаю я, умалчивая о том, что не смогла выдавить из себя ничего, кроме «Здравствуйте». Ни единого слова.
– Тебе будет полезно поговорить об этом.
«Об этом». Довольно интригующий словесный оборот, потому что для каждого он означает что-то свое. «Об этом» – это такое прикрытие для демонов. «Об этом не говорят», или «об этом решено молчать», или «об этом я не смею даже думать».
О своем «об этом» я просто хочу забыть. Молча.
Джейкоб
Я выхожу из дома. Воздух холодный и тяжелый, но снег больше не идет. Я поднимаю глаза вверх. Тучи рассеялись, и небо покрылось большими синими пятнами. Они темные, синевато-черные с оттенком фиолетового. Как синяки. Этот цвет напоминает мне о моем детстве.
Когда спускаюсь по ступенькам в метро, воздух, рвущийся мне навстречу, подсказывает, что мой поезд только что ушел. Я плетусь на другой конец платформы, на ходу надевая наушники. Нажимаю на Play, прислоняюсь к колонне и закрываю глаза. Сейчас я постоянно слушаю эту песню. «The Only Thing» Суфьяна Стивенса. Мой брат уже устал ее слышать. Он говорит, что моя музыка сводит его с ума. Или вгоняет в депрессию. Но меня она делает цельным. Вот почему он подарил мне наушники. Они и впрямь хорошо делают свое дело. Теперь я могу чувствовать себя цельным, не вызывая его раздражения.
Я всегда говорю «мой брат», но правильнее будет сказать мой «сводный брат». Для меня он – самый важный человек на свете. Все, чего он делает много, я делаю мало. Смеется, разговаривает, встречается с друзьями. Я переехал к нему три года назад. И с тех пор существуем только он и я. И его многочисленные подружки. До моего восемнадцатого дня рождения была еще госпожа Кубицки, которая заботилась о том, чтобы все шло как надо. Чтобы я не пренебрегал школьными занятиями, закончил обучение и не попадал в неприятности. Не сказать, чтобы она мне нравилась, но терпеть можно. К тому же я действительно мог выкинуть что-нибудь этакое.
Мой брат, не в пример мне, просто замечательный. Хотя и довольно несамостоятелен. За него все и всегда делала мачеха. Она хотела быть его матерью, а он хотел, чтобы у него была мать. Так что это был идеальный симбиоз. Пока брат не съехал. Тогда он понял, что не имеет ни малейшего представления вообще ни о чем. Но вместо того, чтобы чему-то научиться, он позвонил Андреа. С тех пор она приходит к нам раз в неделю, забирает его белье, а через два дня возвращает чистым и выглаженным. Артур подмешивает к своим вещам мои, потому что я готовлю и хожу за покупками для нас обоих. Андреа говорит, что с моим появлением здесь все пришло в норму, и постирать белье она совсем не против. Говорит, что любит это делать.
